Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Ноам не мог скрыть радостной улыбки: «Да-а, не ожидал тебя тут встретить! Мы же вас отправили в Эранию, к родным! А я тоже тут случайно… — быстро и так же возбуждённо заговорил он. — Когда я увидел, что братья рванули через стену… Ах, да, ты же ничего не знаешь! Не знаешь про стену, про «кобуй-тетрис». Мы уже почти выиграли, стена начала рассыпаться на глазах! Вдруг вижу: братья сквозь стену рвутся, кричат, что там Гилад и Ронен! А до того был «Хипазон»… Потом прорехи и фантомы между ними… Я — за братишками… Потом уже понял, что мне специально фантомы подсунули. Ох, где я только не побывал! Потом расскажу! Уже хотел, да и мог, наверно, пробраться в Неве-Меирию…» — «Точно, Ирми что-то мне говорил…» — обронила Ширли. — «Он-то откуда знает?! — вспыхнул Ноам. — Наверно, просто так тебе сказал, чтобы ты и от них не сбежала… Или вспомнил, что мне скоро, после окончания этого семестра надо идти в армию… — и он снова улыбнулся. — Короче…По дороге услышал, что снова готовится Турнир. Каким-то шестым чувством я понял, что это очень важный Турнир, при всей нелепости ситуации. Зачем им ещё один Турнир, если они предыдущим добились, чего хотели!

Наверно, они хотели сохранить лицо, поддержать имидж свободного волеизъявления!

Я решил: Турнир — это всего один вечер, погоды не сделает, и вернуться в йешиву я успею. И я пробрался сюда, как — и не спрашивай!.. И не жалею! Я даже представить себе не мог, что у наших за аккордеон с ницафоном! Откуда мне было знать! И вот!..» — «Но всё-таки я не поняла, как ты оказался здесь?» — «А я никуда и не девался! Ницафон привёл… Долго объяснять и неинтересно…» — махнул он рукой и снова широко улыбнулся Ширли. Помолчав, спросил: «А Шмулик не играл ничего, когда вы шли оттуда? На флейте или на угаве… Импровизации какие-нибудь победные…» — «Не-а… И Рувик ничего не играл и не пел… Турнир их вымотал!» — «Да я понимаю! Жаль… Наверно, поэтому ты оказалась тут…» Ноам возбуждённо говорил ещё что-то, при этом незаметно поправляя одежду, Ширли деликатно смотрела в сторону. Потом заговорила: «Мальчики молодцы! Не удивлюсь, если через пару лет затмят своих учителей! Мама (она, ты знаешь, музыкант) говорила, что Шмулик уже достиг высокого уровня, его игра за душу хватает, а это далеко не всем дано! — смущённо потупилась девочка и тут же быстро спросила: — А мелодии… это чьё? Они все интересные, но некоторые мне незнакомы…» — «Ну, тут всего понемножку: ранние Гилад с Роненом, так сказать… Шмулик кое-что… на слова Рувика. И — не удивляйся! — одна композиция вашего Цвики! Обычно она исполняется на флейте и цимбалах, потом вступает угав. Ты не знала, что он балуется композицией? Ему нравится экспериментировать с нетрадиционными сочетаниями инструментов. Есть композиции совсем уж странные, есть поинтереснее, позаковыристей, но… не все подходили к нашему стилю!.. А эту его композицию Гилад с Роненом одобрили. Считай, твой кузен уже твёрдый кандидат в нашу йешиву, на музыкальное отделение. Жаль, что его тут не было…» — «Наш Цвика? — воскликнула девушка в восторге и тут же надула губки. — А почему я не знала об этом?» Ноам заглянул ей в глаза и смущённо улыбнулся.

Ширли никогда не видела у него такого лица и вскинула на него удивлённый и смущённый взгляд. Она не успела заметить, каким образом его огромные, как маслины, глаза оказались очень близко, прямо напротив её глаз. В рамке длинных густых ресниц, они сияли, как два ярких фонаря. Ей в глаза бросился розовато-белый, по диагонали пересекающий правую бровь, рубец и тут же длинный нос. Она зажмурилась…

Ноам прижался нежными мягкими губами к её щеке, задержался и тут же отпрянул.

Отстранившись от неё, он прошептал: «Прости… Я не хотел тебя обидеть!» — «Ну, что ты, Ноам… Неужели ты не понял? Как ты мог меня обидеть?.. — и чуть слышно:

— Наоборот…» — «Да? Неужели это правда? Но всё равно… это, наверное, не совсем хорошо… то, что я сделал… Но я больше так не могу… — и заговорил быстро и сбивчиво, мучительно краснея при этом: — Ширли, девочка моя! Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю… Я очень долго старался сдерживаться, потому что нельзя распускаться… особенно сейчас… когда мы не знаем, где наш папа… что будет… Папа… не знаю… одобрил ли бы он?.. после того, что сотворила моя сестричка. Нет, дело не вообще в нас обоих и… не в тебе… Ты нам всем очень нравишься, ты — наш очень родной и близкий человечек! Просто я очень боюсь: а вдруг мы с тобой видимся последний раз… и больше никогда-никогда…» — «Нет… Нет!.. Не говори так!..» — в дрожащем голосе Ширли зазвенел испуг. В ушах зазвучал дрожащий голос Ренаны, сбивчиво рассказывающей о потрясающей интуиции Ноама… Ей показалось, что сердце ухнуло в глубокий колодец…

Ширли сглотнула и посмотрела на Ноама снизу вверх, удивление её, смешанное с испугом, росло: ей передались его возбуждение и тревога. Что-то новое, жаркое, дрожащее, поднималось у неё внутри от живота, заставляя бешено колотиться сердце.

Лицо словно окатило жаром, по спине, напротив, перекатывалась лёгкая рябь озноба.

Она затрепетала всем телом и должна была сильно сжать кулачки, чтобы скрыть мелкую, нервную дрожь рук. Ноам снова окинул её пристальным, долгим взглядом и совершенно неожиданно для себя наклонился над её лицом и прижал свои губы к её губам. Это был робкий, неумелый, долгий и нервный поцелуй, первый поцелуй в его и в её жизни, но Ширли об этом не думала. Она вообще ни о чём не успела подумать…

Это были его губы, такие мягкие и нежные!.. Она ощутила себя необыкновенно счастливой, какой, казалось, никогда в жизни не ощущала. Ширли почти не чувствовала, как колется его борода. Она тонула в его нежных губах и в его оказавшихся так близко жгучих глазах, которые ей казались двумя глубокими тёмными озёрами. Он робко и осторожно гладил её плечи и спину, потом, оторвав свои губы от её губ, начал гладить смуглое лицо, щёки, по которым разливался тёмный румянец, и скатились одна за другой несколько слезинок. Он бессвязно бормотал, осторожно стирая мизинцем слезинки с её щёк: «Ну, что ты, любимая моя девочка, что ты! Я тебя люблю… Я не хотел тебя пугать, но не смог сдержаться… прости… Я тебя люблю… я хочу, чтобы мы с тобой никогда не расставались…

Ширли, девочка моя, любимая моя… Нет-нет, не бойся… Я не сделаю тебе плохого, не обижу! Наверно, я нехорошо поступил…» — «Ну, что ты… Любимый… Я ведь тоже тебя очень люблю… и очень хочу, чтобы мы с тобой никогда не расставались… — сбивчиво, как в забытьи, лепетала Ширли. — Только пойдём скорее… Мы должны найти выход отсюда… и наших…» Не глядя друг на друга, они пошли дальше рядышком, плечом к плечу. Ширли казалось, что в её голове что-то опрокинулось, это неведомое «нечто» кружилось, кувыркалось и раскачивалось, по всему телу как будто поднимались лёгкие пузырьки, наполняя её беспричинным, бесшабашным весельем. По лицу блуждала мягкая, удивлённая улыбка, в уголках влажно поблёскивающих глаз затаились слезинки. Она изо всех сил старалась успокоиться, смирить дрожь во всём теле, и боялась, и очень хотела смотреть, без конца смотреть на Ноама. Теперь она знала, что и он испытывал те же чувства, ту же смесь смущения и счастья. Но она не знала, что в то же время ему было немножко не по себе, его одолевали дурные предчувствия, которые он изо всех сил гнал от себя.