Малабарские вдовы - Суджата Масси

ей стало гораздо лучше. Вдовы подумывают о том, чтобы продать дом, но сделать это можно будет только после суда над Сакиной и рождения ребенка Мумтаз.

– Полагаю, вам не терпится узнать, мальчик это или девочка, – заметил сэр Дэвид.

Поглубже усевшись в чересчур пухлое кресло, Первин сказала:

– Ребенок в любом случае унаследует свою долю.

Сэр Дэвид откликнулся, глядя ей в лицо:

– Мусульманское право все построено на математических дробях, а в этом деле Элис – специалист. Правда ли, что имущественное право у парсов даже сложнее?

Первин усмехнулась.

– Хотя я считаю, что в парсийском праве есть достаточно спорные статьи, одна из лучших его составляющих – принятое с давних времен щедрое распределение наследства. Имущество покойного делят между таким количеством родни, что в результате многие члены нашей общины обретают финансовое благополучие.

Сэр Дэвид кривовато улыбнулся.

– Кроме того, вы, парсы, обеспечили процветание Бомбея: вы строили больницы и школы, то есть занимались тем, чем пренебрегали мои соотечественники.

Парвин могла долго рассуждать о том, что следовало бы сделать англичанам – например, даровать Индии самоуправление. Впрочем, у нее наверняка еще будет возможность побеседовать с сэром Дэвидом.

– У парсов такой девиз: добрые помыслы, добрые слова, добрые дела; однако они не являются нашей монополией.

– Всего вам самого лучшего, мисс Мистри, – произнес сэр Дэвид, протягивая ей руку. – Я, впрочем, убежден, что мы расстаемся ненадолго.

Через два дня Первин вместе с Гюльназ села в «Даймлер», вспоминая слова отца Элис про любовь парсов к филантропии. Сегодня ей предстояло посетить более чем достойное учреждение, построенное парсами: общедоступную парсийскую больницу Б. Д. Пети.

Гюльназ просмотрела списки пациентов и убедилась в том, что в палате для неизлечимых больных лежит тридцатидвухлетний Сиямак Азман Патель. Гюльназ вызвалась поехать вместе с Первин, чтобы в случае чего помочь ей с формальностями.

Машина катила по улице, миновала девочку в драном сари, которая ковырялась в кучке мусора в поисках осколков стекла. При виде этой оборванной беспризорницы Первин подумала про Фатиму: жизнь могла сложиться так, что и та бы оказалась на улице. По счастью, вдовы оставили ее и Зейда при себе.

Первин уже успела съездить в банк мистера Фарида и, воспользовавшись своими полномочиями, до последней рупии выплатила махр, причитавшийся Разие и Мумтаз. Айя Тайба и повар опять получали жалованье, причем с ними расплатились и за те месяцы, которые они работали безвозмездно. Поскольку вдовы теперь не жили в доме, работы у Фатимы и Зейда стало меньше, и несколько дней в неделю по утрам они даже посещали местную школу.

– Я посмотрела значение имен пациента в толкователе персидских имен, – сообщила Гюльназ, оторвав Первин от теплых мыслей о детях Мохсена.

Первин повернулась к ней.

– И что?

– Сиямак означает «один на всем свете». Азман – «бесконечность». Загадочно, да?

Сайрус еще в Бандре сказал ей, что чувствует себя очень одиноко в своем мире. Первин не сомневалась: это еще одно послание.

Оказавшись в клинике, Гюльназ беспрепятственно прошла мимо регистратуры к палате для неизлечимых пациентов. Правда, старшая медсестра оказалась куда строптивее регистраторши. Она заявила, что к пациенту нельзя, он слишком слаб, чтобы принимать посетителей.

– Но он сам меня позвал. – Первин протянула медсестре письмо, которое предусмотрительно захватила с собой.

Глаза медсестры блеснули.

– А, тогда ладно. Я сама несколько дней назад отправила это письмо. Мы уж и надеяться перестали.

– Скажите, мистер Патель при смерти? – Первин вдруг испугалась, что не узнает всей правды.

– Время покажет. Он в состоянии говорить, хотя мысли у него порой путаются. – Увидев, что две молодые женщины смотрят на нее вопросительно, сестра покачала головой. – Я не имею права разглашать его диагноз, равно как и не могу допустить к нему никого, кроме поверенного, которого он вызвал: мисс Первин Мистри.

– Позвольте мне хотя бы постоять за дверью! – попросила Гюльназ. – Он может повести себя недопустимо!

Сестра глянула на Гюльназ как на сумасшедшую.

– Мистер Патель очень слаб. Он нуждается в ваших молитвах, а не в страхе.

Гюльназ села в коридоре, а Первин вслед за медсестрой прошла в палату, пропитанную запахом дезинфекции. В палате стояли две койки. На одной лежал мальчик-подросток, на другой – человек с изуродованным лицом, весь в красных пятнах и сыпи.

– Это мистер Патель, – тихо сказала медсестра Первин. А потом добавила погромче: – Мистер Патель, пришла адвокат, которую вы вызывали.

Этот незнакомец не имел никакого сходства с мужчиной, которого она когда-то любила. Первин упрекнула себя за мысль, что автор письма так или иначе связан с тем, что мистер Гхош и ее отец выяснили про Сайруса. Тем не менее она пришла – и он, видимо, ждет, что она поможет ему составить завещание.

Медсестра задернула занавеску между двумя кроватями, отгородила человека в красных пятнах и Первин от мальчика.

– Мисс Мистри здесь, – громко произнесла она.

Веки больного дрогнули, потом поднялись. Первин беззвучно ахнула, увидев карие глаза, точно такие же, как у Сайруса.

– Моя жена, – выговорил он хрипло. – Первин.

Первин чувствовала, как кровь стучит у нее в ушах. У этого страдальца был голос Сайруса, вот только в лице не осталось ни следа былой красоты: вся кожа была испещрена рытвинами.

Первин бросила быстрый взгляд на глазевшую медсестру.

– Я юрист, и у меня встреча с клиентом, – произнесла она. – Она должна проходить с глазу на глаз.

На лице медсестры отразилось возмущение.

– Но мой пациент…

– Если вы ему понадобитесь, я вас позову.

Когда недовольная медсестра вышла, Первин спросила:

– Почему ты назвался другим именем?

– Чтобы ты не отказалась прийти, – прошелестел он.

Первин тихо произнесла:

– Я не могу составить тебе завещание. По факту я все еще член твоей семьи, это сочтут конфликтом интересов.

– Пусть так. – Он вздохнул. – Я рад снова тебя видеть. Мне очень хотелось посмотреть на тебя еще раз.

– А твои родители знают, насколько серьезно ты болен?

– Да. Отец велел мне прекратить работу. Они хотели, чтобы я лечился подальше от Калькутты, чтобы в общине ничего не узнали.

– У тебя оспа? – предположила Первин.

– У меня сифилис. Ты знаешь, что это такое?

– Да. – Самое страшное венерическое заболевание. Сглотнув, Первин спросила: – Он лечится?

– Поначалу мне впрыскивали малярийную кровь. Была лихорадка, но она не убила болезнь. Теперь мне дают лекарства с мышьяком.

Сайрус закашлялся. Первин заметила графин и стакан на тумбочке, налила ему воды.

Выпив немного, он вернул ей стакан и заговорил слегка окрепшим голосом:

– Врачи говорят, мышьяк способен помочь, но это не точно.

– Ты представь себе, что поправляешься; тогда у тебя прибавится сил. – Она удивилась тому, что пытается