Круг - Бернар Миньер

— Входите. Парень вас ждет, — сообщил директор и поспешил ретироваться: то, что будет происходить в комнате для допросов, не его проблема.

— Добрый вечер, Юго, — сказал Сервас, обращаясь к сидевшему за столом молодому человеку.

Тот поднял голову, увидел лицо Циглер, и в его голубых глазах промелькнуло удивление.

— Что происходит? Меня вытащили из постели…

Мартен сделал над собой усилие, чтобы скрыть гнев, и они устроились напротив младшего Бохановски. У них не было юридических оснований допрашивать человека, с которого сняли все обвинения в убийстве, но они могли побеседовать с ним о деле Элвиса, на это Сарте согласился.

— Давид мертв, — негромким голосом сообщил Сервас, и лицо Юго исказила гримаса боли.

— Как это случилось?

— Он покончил с собой. Выехал на автостраде на встречную полосу, столкнулся с грузовиком и погиб на месте.

Майор не спускал глаз с Юго. Тот был искренне опечален и кусал губы, чтобы не заплакать.

— Ты знал про его склонность к самоубийству?

Юго кивнул.

— Да.

— Давно?

Юноша пожал плечами, как будто хотел сказать: «Какая теперь разница?»

— Давид всегда был депрессивным, — произнес он бесцветным механическим голосом. — Даже в детстве… Он вообще был… странный… Юмор висельника и вечно печальная улыбка Пьеро. Давид уже в двенадцать лет так улыбался.

Бохановски замолчал, и сыщику на мгновение показалось, что он даже дышать перестал.

— Он иногда реагировал совершенно непредсказуемо, — очнувшись, продолжил Юго. — Мог за секунду перейти от радости к отчаянию. Однажды швырнул здоровенный камень парню в голову только за то, что тот не согласился с его мнением. Когда Давид впадал в такое состояние, ребята отстранялись — все, кроме меня. Мать годами таскала его по мозгоправам, пока он не стал взрослым и не послал ее. Во всем виноват этот ублюдок, отец Давида. Ну, и сволочной братец тоже поучаствовал. Они изуродовали его психику… Их нужно привлечь за моральные истязания… Как-то раз Давид — ему было четырнадцать — привел домой девочку, очень милую. Брат так унижал его и был так груб с ней, что она после этого даже разговаривать с Давидом не хотела. А отец часто повторял матери Давида, что у них не два сына, а «парень и девка». Он запрещал Давиду не только читать, но и держать в комнате книги, говорил, что чтение якобы лишает человека мужественности. Хвастался, что добился успеха, не прочтя за всю жизнь ни одной книги, даже в школе.

— Как же Давид оказался в Марсаке?

— Отца и брата перестала интересовать его судьба, они его списали. Думаю, это ранило Давида даже сильнее, чем их жестокость. Мать потратила последние собственные средства на его учебу. Она всегда защищала Давида, но была слабой женщиной, и ее они тоже мучили…

— Он когда-нибудь пытался свести счеты с жизнью?

— Не раз… Однажды вспорол себе живот ножом. Как самурай… После истории с девочкой…

Сервас вспомнил прикосновение к шраму, и у него перехватило горло. Юго не сводил глаз с полицейских.

— Вы разбудили меня среди ночи и явились в полном составе, чтобы сообщить о смерти Давида?

— Не совсем.

— Но меня завтра утром освободят, так ведь?

В голосе парня прозвучала тревога. Сыщик промолчал.

— Господи, Давид, мой друг, мой брат… — простонал Юго. — Какая гнусная несправедливость…

— Он сделал это ради тебя…

— О чем вы?

— Я был с ним в машине. Он признался в убийствах Клер Дьемар и Элвиса Эльмаза. Сказал, что Бертрана Кристиаэнса и Иоахима Кампоса тоже убил он…

— Кто они такие?

«Хорошо сыграно, — подумал Сервас. — Заметил ловушку».

— Последние два имени ничего тебе не говорят?

Юго покачал головой.

— А должны?

— Кристиаэнс — командир спасателей, работавших на Неувьельском озере, Кампос — водитель автобуса.

— Да, теперь я вспомнил…

— В ту ночь Клер Дьемар ехала с вами?

За окном прогремел гром. Бохановски посмотрел на Серваса, и сыщик почувствовал, что парень насторожился.

— Да. Считаете, между аварией и ее смертью есть связь? Вы сказали, что Давид взял на себя убийство Клер?

Юго выглядел искренне изумленным, и Сервас снова подумал, что мальчишка — крепкий орешек.

— По вашим словам, Давид на полном ходу врезался в грузовик… Как же вы выжили, если сидели рядом? — На лице Юго отразилось недоверие.

Мартен едва сдерживался, чтобы не вцепиться ему в глотку.

— Все кончено, — спокойно произнесла Циглер, и Юго перевел взгляд на нее.

— Классная была идея с тетрадью. Рискованная, но хитроумная. Сначала запись навела на тебя подозрения, потом она же обелила.

Парень промолчал.

— Полагаю, если бы полицейские не проявили достаточного профессионального интереса и, скажем так, любопытства, ты бы сам — через адвоката — навел их на мысль о проведении графологической экспертизы.

На долю секунды Юго ослабил самоконтроль, сыщики поймали сигнал тревоги в его глазах, но он сразу взял себя в руки.

— Я не понимаю, на что вы намекаете! Фразу в тетради написал не я.

— Конечно, не ты — Давид.

— Значит, это правда? Он ее убил?

— Ах ты гаденыш… — процедила сквозь зубы Циглер.

— Ты попросил Давида сделать эту запись? Или идея была его?

— Что? Я ничего не понимаю!

Где-то совсем близко сверкнула молния. В недрах тюрьмы раздался долгий страдальческий вопль, оборвавшийся на самой высокой ноте. По коридору прошел охранник, и снова наступила тишина. Впрочем, тишина в тюрьме — понятие относительное…

— У Клер было много любовников? — спросил Сервас.

— Ты ревновал? — добавила Циглер.

— Сколько человек вы с дружками убили? — решил уточнить Эсперандье.

— С капитаном пожарной службы вы расправились вчетвером: ты, Давид, Сара и Виржини, — сказал майор.

— А в машине Кампоса свидетель видел двух мужчин. Это были вы с Давидом? — поинтересовалась Ирен.

— Клер Дьемар вы тоже топили вместе? — вступил Венсан. — Камера зафиксировала двух человек, выходящих из паба. Или Давид в этот раз стоял на шухере?

— Я одного не понимаю. Почему ты не скрылся? — спросил Сервас. — Зачем было так рисковать? Вы могли, как и в предыдущих случаях, замаскировать убийство под несчастный случай или имитировать исчезновение, но ты остался сидеть на краю бассейна. Почему?

Бохановски переводил взгляд с одного дознавателя на другого, и Сервас читал в его глазах сомнение, ярость и страх. Телефон дважды крякнул — пришло сообщение… «Не сейчас… — подумал он, — нельзя разрывать визуальный контакт».

— Не смейте, прекратите! — взорвался Юго. — Позовите начальника! Я буду говорить только с ним — не с вами! Убирайтесь к черту!

— Ты убивал один? Или с друзьями? Давид в этом участвовал?

В комнате повисла долгая пауза.

— НЕТ, Я БЫЛ ОДИН…

Глаза Юго превратились в сверкающие щелочки. Сыщики затаили дыхание.

— Я пошел к ней, чтобы предупредить об опасности. Я слишком много выпил, употребил в сортире несколько дорожек… Наступил июнь, и я знал, что остальные скоро перейдут к действиям. Пришел ее черед. Мы это обсуждали.

Он снова сделал жест рукой, напомнив Сервасу Марианну.

— В ту ночь, шесть лет назад, она бросила нас на произвол судьбы. Пальцем не шевельнула, чтобы помочь… Но все эти годы ее мучила совесть, она была просто одержима чувством вины, то и дело повторяла: «Я тогда испугалась, запаниковала. Струсила. Ты должен ненавидеть и презирать меня, Юго».

Она все время спрашивала: «Почему ты так терпелив и добр со мной?» Говорила: «Не люби меня, я этого не заслуживаю, я не стою твоей любви, я дурной человек». Она плакала, терзала себя, а в другие дни была самой веселой, забавной, потрясающей, самой чудесной женщиной на свете. Клер могла каждое мгновение превратить в праздник. Я ее любил, понимаете?.. — Юго сделал паузу и продолжил совсем другим голосом — так бывает, когда одного героя в пьесе играют два актера: — Я был пьяный и обдолбанный, ушел из паба, чтобы увидеться с Клер, пока остальные смотрят футбол. В ту ночь я рассказал ей о Круге… Сначала она не поверила, решила — это пьяный бред, но я в деталях описал смерть шофера, и тогда…

Глаза парня блеснули — так разгораются тлеющие под пеплом угли, так оживает дремлющий подо мхом в тундре огонь.

— И тут ее словно подменили. Прежняя Клер убеждала меня, что я должен писать, все время повторяла, что не встречала ученика талантливей. Она присылала мне двадцать сообщений в день, писала, что любит, что ничто нас не разлучит, что мы и в старости будем любить друг друга, как в первый день. В любви она умела быть покорной, как наложница, и властной, как королева. Она цитировала философов и поэтов, писавших о любви, играла на гитаре, сочиняла песни о нас, придумывала имена всем частям моего тела, как колонизатор, покоривший новые земли; она не боялась снова и снова — сто раз на дню — повторять «я тебя люблю…». И вдруг эта Клер исчезла. Перестала существовать… Ее место заняла другая, и эта другая смотрела на меня, как на чудовище, на врага. И она меня боялась.