Годы, тропы, ружье - Валериан Правдухин

На тринадцатый день мы добрались до Каленого. С полудня подул сильный попутный ветер, мы помчались на парусах, как на лихой тройке. Обычно мы преодолевали за сутки тридцать, самое большее сорок километров. А тут мы легко проплыли больше шестидесяти и в сумерках были против поселка. С волнением вглядывался я в «знакомые» берега; ведь двадцать пять лет тому назад частенько сиживали здесь с отцом, дожидаясь клева сазанов. Но берега Урала однообразны, и я часто ошибался, определяя места.

Черномазый крепкий казачонок Пашка вез на телеге в поселок наш багаж. Он зычно покрикивал на быков, лениво переставлявших ноги. Я начал расспрашивать его о каленовцах, об охоте, волках, лисах, о начавшейся плавне. Когда я стал называть по именам казаков, говорить ему названия озер, он с удивлением глянул на меня и казачьим говорком спросил:

— Мотри, каленовский будешь? А чей? Никак не признаю.

С Пашкой мы крепко подружились. Он не отставал от меня ни на шаг, таскаясь со мной на охоту в свободное от работы время.

В Каленом мы пробыли десять дней. Поселок нисколько не изменился с прошлого года. Может быть, стал еще тише и малолюдней. Многие уехали на плавню к Каспию. Кое-кто из казаков переселился поближе к городу в поисках заработка. Уехала совсем из Каленого и Матрена Даниловна в поселок Трекино к сыну-учителю, покинув старый, разваливающийся деревянный дом, где прожила почти всю свою жизнь. Георгий был на военной службе. Ночи мы проводили с казаками за беседой, за песнями. К сожалению, мне не удалось повидаться ни с Маркушкой, ни с сайгачником Карпом Марковичем. А как мне хотелось услышать его рассказы о прежних охотах в каленовской степи! Вспомнить, как мы спугнули когда-то у него из-под носа стаю уток. Не было в поселке и Хрулева, он переселился в поселок Кулагинский, ближе к Каспию.

Днями мы обычно пропадали в лугах, бродя вокруг Поколотой старицы. Ловили окуней, щук, караулили на вечерних и утренних слетках уток по озерам, а чаще всего стреляли по открытым лугам серых куропаток. Грайка не успевала делать стойки, а мы уставали палить по птице. Утрами и вечерами куропатки высыпали из перелесков на поля. Звенели приятным металлическим хором с разных сторон, волнуя собаку. Мы ходили за ними, пока сами не выматывались вконец.

Сумерками после охоты Павел Дмитриевич иногда успевал половить спиннингом на Ерике хищных щук. Ребята с раскрытыми ртами восхищенно глазели на невиданную рыболовную снасть. Сегодня последняя блесна зацепилась за камыш, островком зеленевший посреди речонки. Жаль рвать ее: щуки берутся азартно.

— Ну, ребята, выручайте! Пятьдесят копеек тому, кто сплавает за блесной.

Ребята, поеживаясь, смеются, пробуют руками воду, но никто не решается плыть. Холодно, дует северный, пронизывающий ветер, вода ходит сизая, ледяная. С горки бежит Пашка:

— Чево тут? Опять блесна встряла?.. Ишь ты! Я? Я могу. Нужон мне твой полтинник. Я, може, богаче тебя. Я так.

Пашка, тонко улыбаясь, секунду смотрит острыми, черными глазами на сизоватую воду, молниеносно сбрасывает с себя рубаху, штаны и, крякнув как взрослый, бросается с размаху в Ерик.

— Эх ты, кака холодна! У, язвай-тебя!

Широкими саженками доплыл он до камыша, погрузился в воду, отцепил блесну, вывел ее в зубах на чистое место и выплыл обратно. Попрыгал на берегу, оделся и снова вприпрыжку поскакал в гору:

— Вы не уходите без меня. Я скоро! Телят домой загоню. Волки в лугах воют.

Попытались мы выбраться за дудаками. С трудом разыскали молодую лошаденку. Она шагом потащила нас в степи, где мы когда-то детьми охотились за стрепетами. Через пятнадцать километров заморилась и встала. Пришлось нам идти пешком. На обратном пути мы все-таки заприметили стаю дудаков. Василий Павлович поехал нагонять их на нас с Павлом Дмитриевичем. Мне удалось сбить одного из них на очень большом расстоянии. До стрепетов мы не добрались.

Последний вечер у Поколотой старицы. Стою на полуостровке, покрытом зеленой кугою. Впереди бледным темноватым глянцем поблескивает вода. Кричит коростель. Сумерками вверху посвистывают крыльями невидимые утки. Невдалеке протянуло несколько стай казары. Совсем было навернули на меня. Я уже загорелся, приготовив ружье, но в последний момент они вдруг свернули в сторону. Я все-таки полыхнул в них из обоих стволов, но — увы! — безрезультатно. Темно. Я уже было думал идти собирать сбитых за вечер уток, как вдруг мимо меня темным веретеном просвистела низко какая-то острокрылая птица. За ней совсем близко, чуть не задев меня, — другая. Выстрелить я не успел: так стремителен был их лет. Я сообразил, что это были вальдшнепы. Впервые наблюдал я их осенний перелет. Штук восемь пронеслось их мимо меня, но ни разу не успел я выстрелить. Птицы летели вдоль Урала, перебираясь с луки на луку реки по перелескам. Начинались осенние высыпки. Откуда они летят? Видимо, с горного Урала, двигаясь все время по реке. Я решил назавтра поискать их по осинникам. Но днем мне не удалось этого выполнить: решено было ночью выехать на пароходе в Уральск. Весь день прошел в сборах. Только к вечеру мы перекочевали на берег Урала, так как никто не знал, когда подойдет к поселку пароход.

На берег с нами вышло несколько казаков и казачек проводить нас. Прибежала гурьба казачат. Среди них Пашка с узелком огурцов нам на дорогу.

Вечер стоял чудесный: теплый, по-осеннему задумчиво-ясный. Мягко золотились по берегам осиновые перелески. Травы пожелтели, но пахли еще пряно и сильно. Над нами прозрачно-серебряными нитями протянулась легкая паутина. Урал покойно бежал среди песков и черных яров. Длинными косяками пролетала черная казара. В степях за поселком далёким светлым костром умирал широкий закат.

Казачки уселись кружком на берегу и пели песни. Подвыпивший молодой кудрявый парень джигитовал по полю на невзрачной сивой лошаденке. На всем скаку нарочно валился ей через голову на землю, — умная лошадь останавливалась над ним как вкопанная. Стоя на коленях на ее спине, бешеным карьером мчался к Уралу, — лошадь, врезавшись копытами в землю, застывала на шаг от крутого яра. Казак сползал ей на брюхо, держась на одних стременах, и она снова несла его по полю. Казаки возбужденно гикали ему вслед, глаза их блестели от возбуждения. Развеселившийся старик Панкрат рвался к реке, кричал:

— Эх, не ушла еще моя сила! Сейчас переплыву на Бухарску, померяюсь могуществом с Яик Горынычем. Сигану, как чухна, на пески.

Его держали два казака. Он кулем повалился на землю и тихо захныкал, как обиженный ребенок:

— Че вы меня не пущаете? Дите я вам? А?

Я сидел на яру и смотрел на тихие волны Урала. Вспоминалось детство, наши детские скачки, купанье, степи весною, казак Василистович, лечивший на хуторе нашего Карего от «мышек». Над рекой плыла песня: