Украинский легион - Чуев Сергей Геннадьевич

Боевые действия против наступавших советских частей велись в самом Бранденбурге и окрестностях хаотично, наскоро созданными группами украинских солдат во главе с офицерами. Личный состав был вынужден вести боевые действия в городской и сельской местности, где не было единой линии фронта. При этом немецкие солдаты предпочитали долгой борьбе сдачу в плен либо покидали фронт. Масла в огонь подливали советские мегафоны, установленные по другую линию фронта: «Братья-украинцы, за кого вы сражаетесь здесь, на чужбине? Вас ждет Родина, батька Сталин и работа около вашей хаты!» Пропагандистская кампания перемежалась обстрелом из «катюш».

8 мая украинские позиции облетела весть о готовившемся прорыве на запад и выходе с линии фронта. Вскоре в рядах украинцев из 2-й бригады начали появляться солдаты в советской форме, но с нашивками «УВВ» на рукавах — на помощь осажденным прорвались три батальона Украинской освободительной армии, с помощью которых удалось оторваться от преследования наступавших советских войск и вывести часть гражданских беженцев.

Вырвавшись из пекла боя, беженцы и солдаты попали под бомбовый удар союзной авиации на местности, заросшей молодым подлеском. Счет жертв в той обстановке не велся, но смерть в тот день собрала богатый урожай. Уже в 1992 году при проведении строительных работ близ Бранденбурга были случайно обнаружены массовые захоронения людей. В общих могилах было захоронено около 13 тысяч человек. Экспертиза показала, что все они были захоронены в сороковых годах. Не исключено, что среди этих жертв были и военнослужащие 2-й бригады 2-й дивизии УНА.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

В № 12 «Нашей страны» в статье «По стопам 1613 года» попалась очень неудачная формулировка о сепаратистах, «которые пусть уж подождут… до виселицы». Это, так сказать, редакционный недосмотр, в том числе и мой. Местные аргентинские украинцы оказались обиженными. Может быть, и кое-кто другой. Формулировка о виселице оказалась неудачной главным образом вследствие ее краткости. Я вообще уклонялся от тем о наших российских сепаратизмах просто потому, что этот вопрос считаю совершенно третьесортным.

В тех «Тезисах Народно-монархического движения», которые были нами выпущены перед войной, решение «национального вопроса» было предложено в такой форме.

Российская империя есть наш общий дом, имеющий нашу общую крышу и общие внешние стены. Но в пределах этого дома каждая народность имеет свою собственную квартиру, в которой она может устраиваться, как ей будет угодно — с некоторыми, однако, условиями: не поджигать общего дома и не устраивать в своей собственной квартире складов взрывчатых веществ, воровских притонов или нарушения общественной тишины и спокойствия.

Каждый человек Империи может говорить, писать, учиться и самоуправляться на каком ему угодно языке.

Может знать общегосударственный язык, но имеет полное право и не знать. Может вводить в свою школу этот язык — но имеет право и не вводить. Однако: язык правительства, армии, транспорта, связи и пр. — должен быть языком общегосударственным. Словом, никто никого не заставляет любить русский язык. Не любишь — не надо, тебе же будет хуже.

Никакого нового изобретения тут нет. За некоторыми исключениями на Руси так и было. Ключевский пишет, что «Москва не любила ломать местных обычаев» — но не любил этого и Петербург. Финляндия и Бухара управлялись собственными законами и на собственном языке. Польша до завоевательных своих восстаний — тоже. В Прибалтике очень долгое время официальным языком оставался — как и был — немецкий язык. На Кавказе дело было сложнее: один Дагестан во времена советской «коренизации» имел шестнадцать официально признанных языков. Один грузинский имел три официально признанных наречия. В результате этого советский Кавказ был довольно точной копией конца Вавилонской башни после смешения языков.

Но в общем — с поправками на всякие ошибки и промахи — дело шло приблизительно к тому предположению, которое и было сформулировано в «Тезисах». Весь вопрос, собственно, заключается не в том, будут ли латыши говорить по-латышски — конечно, будут. И даже не в том, будут ли они говорить по-русски — будут те, кто захочет пробиться в жизни. Весь вопрос заключается в том и почти только в том, что ни русское правительство, ни русский народ во всех его трех ветвях — великорусской, малорусской и белорусской — никогда не признавали и, по всей вероятности, никогда не признают своей какой бы то ни было отделенности друг от друга. Отделение Украины от Великороссии означает гибель. И Великороссии и Украины.

Таким образом, то, что я написал о сепаратистах и о виселицах, не касается никак ни латышей, ни грузин. Политические и прочие обстоятельства почти наверняка приведут Латвию к включению в состав Российской империи, но с чисто моральной точки зрения мы никак не вправе считать латвийских или грузинских сепаратистов какими бы то ни было изменниками. Включение Прибалтики в состав империи неизбежно потому, что тысячелетний порыв России к морю не может быть остановлен соображениями о «самоопределении вплоть до отделения». Но это все вопросы, так сказать, технические, вопросы, никак не грозяшие бытию России. Украинский сепаратизм грозит бытию всей России — то есть и Великороссии, и Малороссии. Украинский сепаратизм, кроме того, вырос на целой серии сплошных подлогов.

Самостийные разговоры об эксплуатации Москвой Украины — это есть, конечно, сплошной вздор. Московская власть прекратила бесконечную гетманскую резню, и общерусскими усилиями были разгромлены и татары, и Польша, и Турция — веками и веками поддерживающие Украину в состоянии пустыни и пепелища. Общерусскими усилиями были построены железные дороги, Кривой Рог и Донбасс, гавани и университеты. Общерусскими усилиями были разгромлены и Наполеон и Гитлер. Это все, как мне кажется, совершенно очевидно. Это совершенно очевидно для каждого среднего великорусского, малорусского или белорусского хлебороба или сапожника. Но доказывать все это профессиональным самостийникам нет никакого смысла. Они ничего этого не будут слушать не потому, чтобы все это было неправдой, а потому, что все это им невыгодно.

Я стопроцентный белорус. Так сказать, «изменник родине» по самостийному определению. Наших собственных белорусских самостийников я знаю как облупленных. Вся эта самостийность не есть ни убеждение, ни любовь к родному краю — это есть несколько особый комплекс неполноценности: довольно большие вожделения и весьма малая потенция — на рубль амбиции и на грош амуниции. Какой-нибудь Янко Купала, так сказать, белорусский Пушкин, в масштабах большой культуры не был бы известен вовсе никому. Тарас Шевченко — калибром чуть-чуть побольше Янки Купалы, понимал, вероятно, и сам, что до Гоголя ему никак не дорасти. Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. Или — третьим в деревне, чем десятым в Риме.

Первая решающая черта всякой самостийности есть ее вопиющая бездарность. Если бы Гоголь писал по-украински, он так и не поднялся бы выше уровня какого-нибудь Винниченки. Если бы Бернард Шоу писал на своем ирландском диалекте — его бы никто в мире не знал. Если бы Ллойд Джордж говорил только на своем кельтском наречии — он остался бы, вероятно, чем-то вроде волостного писаря. Большому кораблю нужно большое плавание, а для большого плавания нужен соответствующий простор. Всякий талант будет рваться к простору, а не к тесноте. Всякая бездарность будет стремиться отгородить свою щель. И с ненавистью смотреть на всякий простор.

Когда я говорю о бездарности, я не говорю только об отсутствии таланта. Понятие бездарности включает в себя как неотъемлемую часть понятия — также и тщеславие. Есть целая масса очень хороших, очень разумных людей, которые не блещут никакими талантами, но которых никто не обзовет бездарностями: ну не дал Бог таланта — значит, не дал. Бездарность надувается, пыжится, на цыпочки становится, бездарность прежде всего претенциозна. Бездарность обвиняет весь мир в том, что весь мир не оценил ее дарований. И бездарность ненавидит весь мир за то, что весь мир не несет к ее ногам благодарственных даров за бездарность. Бездарность автоматически связана с ненавистью.