Конец света с вариациями (сборник) - Владимир Аренев

– А ночью, наверное, вообще как труп, – предположил Егор.

– У тебя одни трупы на уме… Я о другом: твое лицо как то панно – чуть повернешься, свет чуть по-иному ляжет, и совсем другой человек.

– Так и планировалось. Чудеса пластической хирургии. И ежедневная гимнастика для лицевых мышц. Как дурак, целый час в зеркало пялюсь. Зато программы идентификации зависают. И художники, рисующие фотороботы, с ума сходят. Их, художников, на Пряжке уже целая палата, думаю.

– Тебя ищут?

– Меня всегда ищут.

– Не надоело?

– Привык.

– Ты не хотел бы пожить где-нибудь в спокойном и тихом месте? Несколько лет, пока все забудется и уляжется?

– Кто ж не хотел бы… Но вот какая штука: все места, где я пробую жить, становятся со временем неспокойными и шумными.

Она не знала, что еще сказать. Он тоже. Разговор пересох, как пересыхают порой речки, текущие в жаркой степи, даже в полупустыне: становятся меньше, уже, маловоднее, – и совсем исчезают, никуда не впадая.

После затянувшейся паузы Егор взял инициативу на себя:

– Теперь, когда мы подробно обсудили мое новое лицо и далеко отъехали от места, с которого мне хотелось побыстрее убраться, – пора приступать к ритуалу прощания.

Она молчала. Долго.

– Но можно и без прощаний, – сказал Егор. – Просто высади меня там, где тебе удобно.

Она молчала.

– Хорошо. Я выйду, как вошел. На светофоре.

– Ты действительно этого хочешь? Ответь честно, я прошу. И одним словом.

Теперь замолчал он. Надолго. Затем ответил одним словом:

– Нет.

– И я не хочу. Помнишь, ты когда-то говорил: счастье – это когда делаешь то, что хочешь, и не делаешь того, чего не хочешь.

– В той формуле счастья имелось продолжение: но самое трудное понять, чего же ты по-настоящему хочешь.

– Ты уже понял?

– Наверное, нет.

– Тогда давай ограничимся вторым слагаемым. Не будем делать то, чего не хотим. Проведем этот вечер вместе.

– Вообще-то такое должен предлагать мужчина…

– Это сексизм.

– Значит, я сексист.

– Так ты согласен?

– Ты же знаешь ответ… Согласен.

– Сейчас заскочим куда-нибудь, приоденем тебя немного.

– Зачем?

– Я хотела бы провести вечер в месте, где эксцессы исключены. Не случаются по определению. Куда пускают не всех.

Одежду Егор всегда подбирал с умом, очень тщательно, – так, чтобы не бросалась в глаза ни в чистых районах, ни в банках. Нечто граничное, позволяющее не выглядеть чужаком по обе стороны рассекших город барьеров. Однако для VIP-местечек не совсем то… Но разве одежда главное?

– Ни к чему, – сказал он. – Фейс-контроль пройду, не беспокойся. Я просто улыбаюсь охране на входе и меня обычно пропускают.

– А если все же не пропускают?

– Тогда я перестаю улыбаться. Вот так примерно… И спокойно прохожу.

Она искоса взглянула на его лицо. И поверила. Попросила:

– Знаешь, ты все-таки лучше улыбайся…

…Местечко оказалась средней паршивости. По меркам Егора, разумеется. Он оценивал подобные места, не обращая внимания на качество кухни и развлекательной программы, на количество нулей в ценниках, на престижность среди людей, стремящихся утвердить свой статус. Для него существовало два критерия: насколько велик шанс спалиться и можно ли без проблем свалить в случае какого-либо эксцесса. Потому что эксцессы случаются везде, что бы ни говорили некоторые. Даже в таких местечках. Хотя в таких, конечно, реже.

На сцене началось действо, анонсированное как музыкально-эротическое шоу. Музыка Егора вполне устраивала – шумовой фон сделает направленные микрофоны бесполезными. А стационарных здесь нет. Пронюхает о такой подставе кто-нибудь из VIP-клиентов, слух расползется, – и статусному заведению конец. Придется переквалифицироваться в забегаловку для мелочи пузатой, в кормушку для анчоусов.

А вот эротикой шоу пока не блистало. На сцене, выстроившись в два ряда, бодро маршировали на месте пионеры и пионерки. Хотя возраст у юных борцов за дело Ленина был не совсем пионерский, скорее комсомольский, но оделись они по всей форме: синие юбочки и синие шорты, пилотки, белоснежные рубашки и белоснежные гольфы. И конечно же алые пионерские галстуки.

Они на шоу почти не отвлекались.

– Все, что ты делаешь, достигает обратного результата, – говорила она. – Недавно появились гребенчатые в роли патрульных. Из-за тебя. Из-за дураков-подражателей, мнящих тебя героем и научившихся убивать кайманов. Ты представляешь, что за машина смерти этот гребенчатый?

– Представляю. Видел в деле.

– А если он станет неадекватным? Они и адекватные-то не сахар… Сегодня гребенчатый на Мойке убил человека, еще троих покалечил…

– Я знаю. Оказался рядом, так получилось… Они сами напросились. Убивали священника – просто так, для ролика-миллионника.

– Да какой он священник… Артист последнего разбора. Для которого потолок – детские утренники и самые дешевые корпоративы… Подожди… Ты был рядом – и не вмешался?

– Я никогда не вмешиваюсь. И ни во что. Я просто живу. Когда на меня нападают, я защищаюсь. Мир сошел с ума, но я не психиатр и не знаю, как его лечить. И не умею. Обучен только хирургии. Ампутационной. Я мог вмешаться – там, на Мойке. В мире стало бы на несколько молодых дураков меньше. И на одного артиста-алкоголика больше. Стало бы миру хоть чуть легче? Не знаю.

– Значит, если кто-то попытается сейчас меня убить…

Егор перебил:

– Ну вот, а говорила, что приличное местечко… Пойдем отсюда, пока не поздно? Я тут невдалеке пельменную знаю, порции дешевые и нажористые.

– Не юродствуй. И не уходи от темы. Если здесь и сейчас меня начнут убивать – ты не вмешаешься?

– Нет. Зачем? Видишь ли, когда мы спорили с тобой, – тогда, в другой жизни – мне казалось: все твои теории о дельфинах и анчоусах – пустая игра ума, к реальности неприменимая. Я был не прав. А ты права. Мы живем в мире, который ты выбрала. Создать который ты помогла. И даже внутри этого мира мы сейчас находимся в месте, выбранном тобой, – среди прочего, по соображениям безопасности. И если сюда придут и тебя убьют, – значит, все твои выборы ложные. Дело не в тебе и не во мне. Мир неправильный. Мир больной. А лечить его я не умею. Или он уже умер, по-тихому, без Армагеддона и прочих спецэффектов… Но воскрешать миры я тоже не умею.

– Наш мир жив, и даже пошел на поправку, и никто здесь никого не убьет. Но я получила ответ. Спасибо за откровенность. Ты прав… Если сюда придут тебя брать, я тоже не стану вмешиваться. Хотя могла бы попробовать отмазать… Мне не нравится твой мир. Я не люблю кровь, кишки, мат на улицах, блевотину на дешевом линолеуме. И пельменные со столами без скатертей не люблю.