Старый дом (сборник) - Геннадий Красильников

Шахтин с треском отставил стул, запальчиво выкрикнул;

— Вы что, с допросом?!

Остро отточенное жало карандаша в руке Олексана отломилось, заметив это, хозяйский сын проворно полез в свою школьную сумку и с готовностью подал половинку лезвия от безопасной бритвы. Стараясь оставаться спокойным, Олексан переспросил:

— Сам, говорю, где работаешь?

— Плотничаю. Небось скажете, нельзя? А это мое дело, где хочу, там и работаю! Не ворую, ясно?

— Шабашничаешь? Ай-яй, в колхозе плотники тоже нужны, почему убежал? — Сабит с притворным удивлением развел руками. Шахтин угрюмо отвернулся к окну.

— Сколько овец держишь, Шахтин?

— Три головы…

Олексан не успел записать, как вдруг молчавший до этого мальчик звонко сказал:

— Отец, ты ошибся, у нас шесть овец, я знаю! А еще ягненочки…

Шахтин с перекосившимся лицом подскочил к сыну, вцепившись в ухо, выволок из-за стола и швырнул на пол. Мальчик вскрикнул от боли и закрыл лицо руками. Шахтин занес руку, чтобы ударить его, но подоспевший Сабит удержал его.

— Валла, не надо обижать маленьких, ты плохой человек! Голова у тебя совсем не работает, хуже собаки стал!

Побелев от злости, Шахтин что есть мочи рванулся и угодил локтем в переносицу Сабиту. Тот глухо замычал и отпустил Шахтина.

— Вон отсюда, чтоб ноги вашей здесь не было! Уйдите прочь!..

Шахтин размахнулся тяжелым стулом, но Олексан, сидевший сбоку от него, успел ухватиться за ножку и с силой дернул к себе. Стул с грохотом упал на пол.

— Ну, вот так… — задыхаясь, выговорил Олексан, с трудом удерживаясь от нестерпимого желания ударить по щучьему лицу Шахтина. — Вот так! А теперь пойдем, покажи нам свою скотинку.

Хозяина словно подменили. Он в минуту как-то обмяк, плечи опустились, глаза мертвенно потухли. Горбясь и не глядя на людей, он первым шагнул к двери, за ним Олексан. Последним вышел Сабит, прикрывая ладонью ушибленный глаз.

— Открой! — пропуская вперед хозяина, приказал Олексан. Шахтин просунул руку в прорезь дощатой дверцы, отомкнул замысловатый замок. Заглядывая в полумрак хлева, Олексан позвал товарища:

— Сабит, можешь считать одним глазом? Считай… Шесть овец? Ясно. А в той половине кто? Ага, корова и бычок. Два подсвинка, говоришь? Записал, записал. Все? Ну вот, Шахтин, так-то лучше будет!

Шагая через двор к воротам, Олексан чувствовал на своей спине ненавидящий взгляд хозяина. В воротах он обернулся, сурово пообещал:

— Сына не тронь, Шахтин. Все равно узнаем, хуже будет!

Поглаживая рукой вскочившую шишку над глазом, Сабит с ожесточением сплюнул под ноги:

— Валла, Аликсан, для плохого коня не жалко хорошего кнута! Надо было чуть-чуть проучить его, зачем пожалел?

— Нельзя, Сабит. Нам за это знаешь как нагорит! А Шахтину рано или поздно все равно крылышки подрежут. Сегодня на чем держится, завтра на том и провалится, понял? Пошли дальше…

К полудню они обошли почти всю свою улицу. Оставался небольшой проулочек, где в зелени рябин и черемух утопали пять-шесть домов. Подходя к нарядному пятистенному дому с голубыми наличниками, Олексан замедлил шаги, в нерешительности потоптался перед широкими воротами с узорчатым солнышком на полотне.

— Тесть мой тут проживает… Зайдем, что ли…

Однако дом оказался запертым, на двери висел старинный, кустарной работы замок. Внезапно, словно из-под земли, вырос перед ними Самсонов, с деланным радушием воскликнул:

— Э-э, кто пришел! Здравствуй, Олексан, сынок!

Присматриваясь к Олексану и Сабиту, Самсонов прикидывал: позвать их в дом или не стоит? Натопчут, наследят, после убирай за ними…

— По свому делу приехал, Олексан?

— Скотину у колхозников на учет берем. Всю улицу обошли, один ваш проулок остался…

Неприятный холодок пробежал по спине Самсонова: "Неужто знает?" Но Олексан держался спокойно, шутил с товарищем, и у Самсонова отлегло от сердца: "Слава богу, ни о чем не знает". Он пригласил гостей в дом, подставил им стулья. Сев за стол напротив, заискивающе обратился к зятю:

— На бригадном собрании толковали об этом деле, а у меня совсем из ума вон, хе-хе! Память стариковская, что сито… Пиши, пиши, сынок… Скотину лишнюю отродясь не держали и поныне согласно колхозному Уставу держим. Запиши, сынок: корова одна, овец четыре штучки да поросеночек на полпудика. Вот и вся наша живность…

Олексан посмотрел на тестя со смешанным чувством удивления и недоверия. Лицо Самсонова оставалось непроницаемым.

— Но ведь у вас… я хорошо помню, была еще прошлогодняя телка?

Глаза тестя сузились, он покачал головой и строго проговорил:

— Была, да сплыла, сынок. Со стороны, конешно, считать нетрудно, а ты попробуй-ка сам похозяйствуй… Продали мы ту телушку, в прошлое воскресенье на базар свели. А коли не верите, можете в хлеву посмотреть. Скотину нынче легче продать, нежели прокормить…

Олексан помедлил, затем против фамилии Самсонова записал: "Корова — 1". Самсонов краем глаза покосился на бумагу и, стараясь избежать взгляда зятя, стал торопливо извиняться:

— Олексан, сынок, ты уж и не взыщи строго, сам видишь, не прибрано у нас, Авдотья куда-то вышла… Эхма, жалость-то какая! В кои-то годы один раз приехал, и то не можем по-настоящему угостить. Ну, бог даст, не последний раз…

Сабит незаметно ткнул Олексана под бок: пойдем, дескать, отсюда, видишь, не ко двору пришлись! Олексан сунул свои бумаги в карман и молча направился к воротам.

— Сватье Зое и Глаше привет передай, Олексан! — крикнул вдогонку Самсонов. — В гости приезжайте…

"Приедем, жди! — со злостью подумал Олексан. — Не будь ты отцом Глаши, я б тебе сейчас такое сказал!" Проходя мимо дома, он заметил промелькнувшее в окне скорбное лицо Глашиной матери… Самсонов со злорадством поглядел им в спину: "От наших ворот вам поворот, милые гости! Хоть ты мне и зять, а поить-кормить я тебя не обязан. Кабы по доброму делу зашел — тогда другой разговор, а то за чужую пазуху заглядываешь. Не тобой нажито мое добро, и не тебе его проверять! Чужое считать вы быстрые…"

Подходя к конторе, они издали услышали неясный шум и крики.

— Аликсан, здесь тоже драка? — изумился Сабит. — Как ты думаешь, второй глаз у меня сегодня останется целый?

В конторе, кроме Михайловой Параски, агронома и секретаря бригадной парторганизации, толпилось с десяток мужчин и женщин. Шумела и кричала жена Карабаева Матрена-Ероплан. Вцепившись в мужа, она пыталась вырвать из его рук какую-то медную, позеленевшую трубку, не переставая при этом истошно выкрикивать:

— Да вы посмотрите на этого идола, люди добрые! Другие на войне кровь проливали, а он, паразит этакий, всякое дерьмо подбирал! Тьфу на тебя после этого, медно горлышко-невыпиваюшко!

Лицо у Карабаева багровое, он озирается кругом, ища поддержки, слабо огрызается на вопли жены, словно затравленный собаками серый:

— Не могу… дорогая намять, с фронта… военный трофей…

Матрена-Ероплан ярилась все больше. Отпустив наконец мужа, она уперла руки в бока, сверля его глазами, что есть силы грохнула сапожищем об пол:

— Отдай добром! На моих глазах отдай, сивушный шайтан!

Карабаев снова начал было бормотать что-то насчет трофея, но Матрена с таким бесконечным презрением сплюнула ему под ноги ("Вот тебе твой трокей!"), а лицо ее при этом дышало такой решимостью к немедленной и беспощадной расправе, что он оставил всякую мысль о дальнейшем сопротивлении. "Трофей" очутился на столе. Странная медная труба оказалась частью самогонного аппарата, которую Карабаев приспособил вместо обычной деревянной. Все с любопытством столпились вокруг. Галя брезгливо дотронулась до позеленевшей трубки, брови ее удивленно округлились:

— О-о, посмотрите сюда! Видите, заводская марка, она сделана в Германии, на заводах Круппа…

Секретарь со знанием дела объяснил:

— Точно, фашистская штучка! Гильзы от снарядов семидесятипятимиллиметровой пушки… Запаял концами две гильзы и, пожалуйста, приспособился гнать самогон! Ха-ха, черт…

Он тут же осекся, почувствовав неуместность веселья. Одна из женщин с укоризной посмотрела на него:

— А чего тут смешного? Люди на войне головы пооставляли, безногими да безрукими калеками вернулись, а он немецкие железки подбирал! Тьфу, чтоб глаза мои не видели!

Галя не могла опомниться от изумления. Разглядывая трубку, она переспросила секретаря:

— Неужели это правда? Он ее… в самом деле с войны привез?

— Выходит, так. Такую штучку через Посылторг не выпишешь! Сунул в солдатский вещмешок и привез.

Секретарь взял со стола карабаевский "трофей" и бросил в угол, где в беспорядке громоздились деревянные трубки, котлы, кадушки, кастрюли — средства производства бигринских самогонщиков. Сабит с любопытством приблизился к этой куче, поцокал языком: