Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

— Идите, а я следом, — сказал Андрей, но долго не двигался с места, глядя, как укорачивалась, исчезая за склоном горы, крупная фигура разведчика, спускавшегося в долину. В тишине далеко был слышен шорох каменной щебенки под его ногами.

«Денег дала. Еще раз поверила! — прошептал Андрей. — Ничему она не поверила, потому и откупилась. Сказал ведь Уваров: „Верил я, ждал, а теперь изверился“. Так и она, самый близкий мне человек. Значит, в самом деле я ничего не стою! А туда же, в доктора наук полез! Может, действительно в этой горе нет ничего, а я преступно вколачиваю в нее народные денежки?»

Андрей стиснул руками голову, стараясь отогнать черные мысли, но только пуще расстроился, стукнул кулаком по глыбе, на которой сидел. «Эх, Анна! Выкинула подачку, точно псу дворовому, лишь бы не тявкал».

Стояла пасмурная летняя ночь. В лесистых верховьях ключа заблудился крохотный огонек. Разведчики ложатся спать. Ни звяка, ни стука, одни лесные шорохи в тайге. Где-то далеко, за горами, спит Маринка. Но даже воспоминание о дочери не согрело Андрея: у нее тоже свое…

Ночь плыла над тайгой в туманах, широко раскинув белесые крылья. Звезды попрятались. Спускаясь с нагорья, Андрей споткнулся, рванув ногой корень, перехлестнувший звериную тропу. Лопнуло что-то, всхлипнув тоненьким голоском. Смутно вспомнилось вдруг западное поверье об альрауновом корне, который стонет, как человек, когда его вырывают из земли. Альрауновый корень помогает находить золотые клады! Есть ли такой на Долгой горе? Долго идти по этой горе, долго ищут и не могут найти скрытое ею золото. Если не прав Андрей, не поможет и альраун.

— Быть по сему, — сказал Ветлугин и встал, покусывая яркие губы. — Значит, можно поздравить вас с утверждением проекта. Хотя не скажу, чтобы это было веселое событие в моей жизни.

Анна промолчала. Она понимала, что любое проявление радости с ее стороны будет сейчас оскорбительно для Ветлугина, но кривить душой не умела, и радость невольно пробивалась в ее лице, в движениях, в голосе. С этим выражением сдержанного ликования она обернулась к Уварову.

— Значит, завтра приступаем к подготовительным работам на руднике.

— Выходит так, товарищ директор! Только еще раз прошу: не увлекайтесь, не забывайте ни на минуту о том, что вы посылаете людей на глубину почти двухсот метров.

— Да, конечно, мы не будем действовать опрометчиво! — Но черные быстрые глаза Анны заблестели еще ярче на разрумянившемся от волнения лице. И такое искреннее, порывистое воодушевление было в ней, что оно сообщилось не только Уварову, но и Ветлугину, в котором зависть и досада боролись с чувством дружеской симпатии к Анне. То обстоятельство, что она не только опротестовала его проект, но представила свой, который был принят и утвержден, равно увеличивало в душе Ветлугина эти чувства.

— Мы будем очень осторожны, — подтвердила Анна обещание, данное Уварову, и лицо ее стало строже. — У меня сейчас состояние летчика, получившего разрешение на дальний полет. И радостно и страшновато: ведь все впереди, — сказала она, когда Ветлугин вышел из кабинета. — И даже странно: боюсь торжествовать.

— И все-таки торжествуешь, — смеясь, сказал Уваров.

— Разве заметно? Я не хочу, чтобы Ветлугин принял это на свой счет, хотя прежде всего радуюсь провалу его проекта. Нельзя терять такого хорошего работника. Он все-таки очень любит дело и знает его. Это Валентина Ивановна нагнала на него хандру и бестолковщину.

— А как Андрей? — после неловкого молчания спросил Уваров.

— Андрей? — тревожно переспросила Анна, невольно увязывая его вопрос с упоминанием о Валентине и Ветлугине.

— Как обстоит дело с рудной разведкой?

— Ах, с разведкой? — Анна облегченно вздохнула, но тут нее нахмурилась, вспомнив разговор с мужем. — Ты знаешь, я отдала на производство дополнительных работ наши сбережения. Это даст Андрею возможность продержаться до осени без вмешательства треста, которое закончилось бы прекращением поисков на Долгой горе. Да, все сбережения, мои и его. Мы хотели купить дачу… где-нибудь под Москвой. Но ведь она еще нескоро нам понадобится, дача-то. Мы оба молоды и не собираемся уходить на пенсию, чтобы жить в покое. Я даже не представляю себе и не хочу такого покоя! Значит, можно пока обойтись без этих денег. Правда, Андрей принял их как-то нехорошо. Он очень тяжело переживает свою неудачу в работе, хотя упорно твердит, что он прав. Пусть попытается еще раз доказать свою правоту.

— Первые роды, и женщина не молоденькая, а в больницу вовремя не явилась. Ох уж эти мне кержаки упрямые! — Главный врач больницы, фыркая, как морж, усатый, седой, неуклюжий, вылез из-за стола и, не глядя на Валентину Саенко, подошел к старателю, который стоял посреди приемной, теребя в руках мятую кепку.

По этому сдержанному волнению сразу можно было признать в нем будущего отца.

— Почему ты раньше ее сюда не привез? — свирепо спросил его главный врач. — Все на своих матушек ссылаетесь, которые в банях да на полосе рожали?..

— Я готова, Климентий Яковлевич, — сказала Валентина, быстро, но без суетливости укладывавшая в дорожную сумку аптечку, бинты, вату, набор самых необходимых хирургических инструментов.

— А готова, так нечего мешкать! — обрушился Климентий Яковлевич уже на нее. — Поезжайте, нечего фасоны разводить, все равно там любоваться на вас некому будет. Нет, какова! Вместо того чтобы вовремя приехать в больницу — ведь это сказка, а не больница! — она заставляет врача тащиться верхом на лошади за тридевять земель! Какие там могут быть условия для роженицы?..

— Сердитый какой! — неловко усмехаясь, сказал старатель, поспевая за Валентиной, сбегавшей с больничной террасы.

Теперь таежник, настрадавшийся сам, так и вцепился в нее, точно боялся, что доктор вдруг ускользнет, оставив его в дикой растерянности и страхе.

— Наш главврач не сердитый! Он очень добрый, но стесняется быть добрым, вот и ворчит, — говорила на ходу Валентина.

Она надела дома темные брюки, сапожки прямо на тонкие чулки, накинула длинный жакет и с сумкой через плечо вышла из дому.

Старатель уже ехал со стороны конного двора на своей косматенькой лошаденке, ведя в поводу лошадь, знакомую Валентине по поездке на Звездный.

«Просто молодцы!» — подумала Валентина о старике Ковбе и Климентии Яковлевиче, которые успели позаботиться о том, чтобы дать ей смирную, знакомую лошадь.

Отклонив помощь своего проводника, она сама подвела лошадь к крыльцу и, сначала навалясь всем телом, быстро взобралась на нее.

— Сколько тут ехать? — спросила она его, с независимым видом разбирая поводья.

— Верст сорок с гаком будет, — сказал он и так тревожно, по-птичьи щурясь, глянул на солнце, что Валентина тоже заволновалась: роженица мучилась вторые сутки.

Лето еще стояло в полной красе и силе. Давно отцвели в распадках кремовые букеты вечнозеленых альпийских роз; отцвели на каменистых взгорьях нежные сиреневые флоксы и красно-розовые, редкостного аромата цветы, особенно яркие над влажными мхами ельников. Луга, заросшие высокими, по пояс травами, пестрели кашками, синими колокольчиками и белыми зонтиками дудника.

Но в зелени кустов и деревьев уже мелькали желтые листья, и в этом чувствовался перелом лета. Валентина любила все времена года, однако вот такое напоминание о недалекой осени в пору летнего цветения ощущала почти болезненно.

На луговой низине работали приисковые косари. Ряды вянущей на солнце травы перестилали дорожку, У шалашей дымились высокие костры. Потом снова пошел дремучий лес на горах и зеленый сумрак подлеска.

Все-таки хорошо в тайге, если бы не одолевали комары, и можно было бы снять шляпу и сетку.

Валентина и не подозревала, как быстро исполнится ее последнее желание. На крутом повороте узкой тропинки смирная ее лошадь точно взбесилась. Одновременно раздался странный звук, отрывистый, басовитый, а лошадь проводника взвилась на дыбы и поскакала с ним неведомо куда. Ветка снесла шляпу с Валентины, лишь случайно не выхлестнув ей глаза, кустарник и тонкие деревца начали бить ее по ногам: молодая женщина во весь опор скакала за проводником. Она только пригнулась в седле, не в силах сдержать свою лошадь, а когда та рванулась опять в сторону, потеряла стремя, сползая набок, почти бессознательно выпустила поводья и заслонила лицо руками.

Опомнилась она на земле. Еще колыхались над нею распрямившиеся кусты, еще бешеный стук лошадиных копыт не заглушился стуком ее сердца, а она уже ощутила, что, кажется, цела, и с трудом перевела занявшееся дыхание.

«Что сказал бы по этому поводу Климентий Яковлевич?» — подумала она в следующую минуту и потрогала свою походную сумку. Сумка была на ней в полной сохранности.