Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

Валентина посидела еще, прислушиваясь. Все тихо. Кто же напугал лошадей? Если медведь, так почему он не погнался за ними? Она припомнила слышанный звук: как будто хрюкнула огромная свинья. Может быть, здесь водятся кабаны?

Валентина поднялась и осмотрелась. Кругом высокий лес и кустарник. Она свалилась на спуске с горы; груды скал, затянутые темным мхом, уступами поднимались кое-где среди частых деревьев. Через полчаса ходьбы она выбралась на тропу, очевидно, ниже и дальше того места, откуда рванулись лошади, и тут осмотрела себя: ссажено под брюками колено, разорван рукав жакетки, болит плечо, но какие это пустяки в сравнении с тем, что она осталась жива.

Валентина поглядела в ту сторону, где должен бы находиться Светлый: километров пятнадцать они уже отъехали. Если она пойдет по дорожке, то проводник, выбравшись, в свою очередь, из леса, быстро догонит ее. А если не догонит? Хватит ли у нее сил пройти оставшиеся двадцать с лишним километров? Валентина вспомнила, как приходилось иногда в Москве, когда еще не было метро, возвращаться пешком с футбольных матчей. От стадиона «Динамо» до Елоховской площади.

— Тут, конечно, подальше, но ведь не ради развлечения… — Незадачливая всадница тряхнула головой, отгоняя комаров, налетевших роем, и решительно зашагала вниз по дорожке.

Солнце уже клонилось к горам, а проводника не видно и не слышно.

Наверное, он тоже слетел с лошади и расшибся. Только бы добраться засветло! Теперь осталось, по всем расчетам, не больше десяти километров пути, но левый сапог натирает ногу, да и правый стал неудобен.

«Зря я поторопилась и не надела портянок», — с сожалением подумала Валентина. Она присела у дорожки, разулась. Ноги оказались стертыми почти до крови.

«Пройду немножко в чулках, идти босой без привычки тоже больно».

Так она прошла километра три, радуясь тому, что тропинка приметная и нет развилин и перекрестков, пока быстрая речка не пересекла ей путь в узкой долине.

«Начинается бег с препятствиями», — невесело пошутила Валентина и остановилась в нерешительности: переходить ли и где?

Речка неслась как бешеная, выпуклая полоса ряби посредине русла напоминала конскую гриву. Валентина выбрала место пошире (тут было, конечно, глубже, но спокойнее), надела сапоги, привязала повыше свою санитарную сумку и с палкой в руке храбро полезла в воду. Ее ударило под колени ледяной струей. Когда она оступилась среди острых камней, торчавших на дне, суковатая палка была вырвана у нее из рук. Со страшным напряжением совершен следующий шаг, потом еще один… Выбравшись на другой берег, Валентина почувствовала, что у нее дрожит каждая жилка.

— А-а, черт! — сказала она зло, но торжествуя.

Пройдя немного, она свалилась на пригорке и снова принялась стаскивать промокшие насквозь сапоги. Сбитые ноги горели как в огне.

Впереди чернели в низине густые заросли.

«Неужели опять речка!» — подумала Валентина.

Там оказался только широкий ручей. Валентина перешла его по камням, но, отыскав свою дорожку в сумраке густо нависших ветвей, увидела рядом, на сыром песке, почти треугольный отпечаток медвежьей лапы. Глубокий свежий след громадной голой подошвы с узкой пяткой и вдавленной пятерней мощных когтей быстро наполнялся водою…

Впереди предстоял крутой подъем, но напуганная женщина взлетела на него, как на крыльях. Сердце ее отчаянно билось. «Ничего, — сказала она себе, отдышавшись. — Медведь ушел вниз по берегу, а я, наверное, уже близко к поселку».

Но горы и лес уже окутывались сумерками. Она не заметила, когда исчезло солнце, — в последний миг оно, такое огромное, стояло над ближним хребтом.

И вдруг тропа раздвоилась. Это было хуже всего: до сих пор Валентина шла, уверенная в том, что подвигается к цели. Она постояла в раздумье и свернула на ту дорожку, которая казалась приметнее, а недалеко от поворота привязала на ветку свой носовой платок.

В сумерках она стала чаще оступаться, ушибать и накалывать ноги и снова обулась и шла, чуть не вскрикивая при каждом неловком шаге.

Уже совсем стемнело, а вокруг — никаких признаков жилья. Тропинка петляла бесконечно, потом уперлась в сплошную стену деревьев.

Валентина почти ощупью отыскала свой путь и снова начала спускаться куда-то в низину.

«Может быть, я не туда иду? — подумала она с тоской. — Вот черт косматый — напугал наших коней!»

Она выругалась вслух, но страх ее еще усилился при звуках собственного голоса, так слабо прозвеневшего здесь.

И в это время она увидела желанный свет огня, дрожавший на воде. Перед нею блестело небольшое озеро, а на берегу, на опушке черного, точно высмоленного ельника горел костер. У костра сидели люди — трое чумазых, оборванных, шершавых, не то лесорубы, не то старатели. Они с изумлением уставились на молодую красивую женщину, вышедшую из темноты леса в полумужском костюме, с целой копной растрепанных светлых волос.

— Скажите, я правильно иду на Утинку? — спросила Валентина, подходя к огню и пытливым взглядом окидывая таежников.

Она совсем приуныла, узнав, что пошла не той тропой и что до Утинки — если обратно, то верст тринадцать, а прямиком через горы около восьми, но тут еще и речка большая…

— Тогда лучше обратно, — решила Валентина. — Версты я как-нибудь пройду, а через речку и горы у меня не хватит сил. Кто из вас проводит меня?

— Ты зачем забралась-то сюда? — весело спросил один, крепко сколоченный, толстогубый.

— Я врач. Меня к больной вызвали.

— Вызвали и в тайге бросили. Ай-яй! — сказал толстогубый.

— Никто меня не бросал… Это медведь так напугал наших лошадей.

— Да вы хоть чаю попейте… У нас скоро уха поспеет, — заговорили в раз двое других.

— Нет, какой уж тут чай! — Валентина слабо махнула рукой. — Там женщина больная: трудно рожает. Уже два дня мучается. — И сама ужаснулась тому, сколько времени упущено зря. — Когда теперь доберусь!

— Ну, коли так, то Дементий проводит. Айда, Дементий, — решил самый старший на вид, хлопотавший у костра.

В кармане у Валентины лежал захваченный впопыхах кусок хлеба. Из-за пережитых волнений ей целый день не хотелось есть. Шагая за Дементием, она достала хлеб, стала откусывать его, подсоленный слезами. Было трудно, но уже не страшно: она шла не одна и знала, что выберется на Утинку.

— Не давайте мне отдыхать, а то я сяду и не встану, — попросила она своего молчаливого спутника, когда у нее подвернулся каблук сапога и чулок, прилипший к натертой ране, снова оторвался.

Она шагала за проводником, отставала, спотыкалась и тихонько плакала.

— Возьмите меня за опояску — легче будет, — посоветовал участливо Дементий. — И тогда я не так круто идти буду.

Валентина протянула руку, взялась за край его широкого кушака-опояски, сделанного из длинного куска плотной материи.

— Вот и ладно, я вас вроде на буксире поведу, — ласково и просто сказал Дементий. — А вы нас так и не признали? Мы разведчики со Звездного. Теперь на амбарчике работаем, а сюда с ночевой пришли порыбачить. Рыбы здесь!.. Кишмя кишит. Щуки во!..

«Какая темнота!» — думала Валентина, почти не слушая его.

Ее даже не удивило то, что она неожиданно в таком глухом месте встретила знакомых людей. Хорошо, что встретила!

Начал накрапывать дождь. Лес точно встряхнулся, зашумел. Чьи-то глаза — живые фонарики — засветились в кустах.

— Дождь пойдет проливной, — пообещал молодой таежник, прислушиваясь к скрипу деревьев. — Давайте поспевать, теперь уж близко, а то намочит.

— Все равно… Пусть пойдет. Пусть намочит, — сказала Валентина, только крепче уцепилась за его опояску да проверила свободной рукой, плотно ли закрыта сумка.

И дождь пошел… Он обрушился, как водопад, и сразу промочил до нитки Дементия и Валентину. Зато выбитая корытом лесная дорожка превратилась в ручей, и они, ослепленные ливнем, шли по ней, не сбиваясь, до вершины горы. Потом перед ними замелькали редкие огоньки: в распадке приютился маленький приисковый поселок. Хижины с плоскими крышами обозначились точно угловатые черные глыбы, подслеповато краснели глазки окон. Это была Утинка.

Под навесом топилась сбитая из глины и камня русская печь, поставленная по таежному обычаю в сторонке от жилья. Багрово мерцал за сплошной завесой утихавшего дождя огонь в открытом челе. Черная в розовых отсветах пламени фигура женщины возилась у печи с ухватом — ставила чугуны с водой.

«Не роженица ли? — У таежниц так бывает: родит и сама обмоется. А мужа-то ее так и нет!» — спохватилась Валентина, направляясь к женщине.

Но тут она услышала протяжный, задыхающийся, захлебывающийся вой, раздавшийся из ближнего барака.

Придерживая скользкую клеенчатую сумку, Валентина побежала. Она не знала, что у нее еще найдутся силы бежать.