Порфира и олива - Жильбер Синуэ

— И ты уверен в своем решении? — спросил грек, впрочем, уже заранее твердо зная ответ. — Мой долг предостеречь тебя. Путь, на который ты отныне вступаешь, праведен и прям, но также и полон трудностей. К тому же твое обращение предполагает, что тебе придется порвать с кругом, к которому ты, видимо, принадлежал: римские всадники отвернуться от тебя, и тогда...

Калликст широко ухмыльнулся:

— Стало быть, ты все это время принимал меня за всадника?

— Ну да, всадника или, во всяком случае, патриция высокого ранга.

Фракиец выдержал паузу. После этих мгновений безмолвия неожиданное сообщение, которое он приготовился сделать, прозвучало еще поразительнее:

— Нет, Климент. Тот, кого ты видишь перед собой, всего-навсего беглый раб, вор, а может быть, и убийца.

Климент и Мария безотчетно напряглись, замерли. Потом наставник из Александрийской школы мягко произнес:

— В таком случае нам нужно побеседовать наедине. Пойдем.

Они отправились в его рабочий кабинет и там долго говорили.

Калликст тогда рассказал ему все свою историю, стараясь не упускать подробностей. Что заставило его примкнуть к христианам? — спрашивал себя Климент. Было ли это следствием медленного созревания или истина открылась ему с жестокой внезапностью? Климент не взялся бы определенно утверждать ни того, ни другого. Тем не менее, очевидность налицо: на человека снизошла благодать. И дело тут не в нескольких прочитанных книгах — их влияния не хватило бы на то, чтобы поставить под сомнение его изначальные верования. Тут что-то другое. Но когда Климент попытался выяснить это, на лицо его друга внезапно набежала тень:

— Не проси меня это объяснить. Так произошло, и довольно. Да и твоя книга немало поспособствовала моему просвещению.

— Но было же что-то, какое-то решающее событие?

Решающее событие... Несомненно, огромную роль сыграла та ночь в Антиохии, когда он бодрствовал у ложа маленькой Иеракины.

Ближайшие месяцы Калликсту надлежало провести подле Климента и его супруги. В это время он с совершенно неслыханной усидчивостью впрягся в изучение священных текстов. Климент не мог припомнить, чтобы когда-либо у него был столь исполненный рвения и усердия ученик.

Он принялся глотать одного за другим таких разных авторов, как Гомер, Эврипид и Филон, причем с такой страстью, словно то были любовные стихи Катулла.

Клименту надолго запомнятся эти бессонные ночи, напролет проводимые в беседах и спорах, которые утихали только на ранней заре, когда оба собеседника уже чувствовали себя вконец изнуренными, хотя их глаза все еще горели воодушевлением.

А еще был тот июньский вечер... Они вышли из дома на озерный берег. Не успели сделать и нескольких шагов, как Калликст повернулся к своему спутнику. В руке у него был кошель.

— Возьми это, Климент. Здесь все, что осталось от состояния, похищенного у Карпофора. Твоей школе эти деньги нужнее, чем мне.

Климент не проронил ни слова. Только головой покачал. Этого оказалось достаточно. Фракиец без колебаний направился к понтонному мосту и швырнул кошель в озеро.

— Ты прав, Климент. Это золото слишком запятнано злом, от него веет ужасом.

И вот ныне эти долгие месяцы катехизации завершились здесь, в Александрии, на песчаном берегу.

Климент смотрел, как Калликст вместе с Деметрием медленно поднимается по сбегающему к воде откосу, и ему вспомнились сложа апостола Павла:

«Раб, призванный Господом, есть свободный сын Господа».

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава XLII

Рим ликовал. Толпа тысяч в триста, а то и больше, теснилась вдоль улиц, по которым должен был проследовать императорский кортеж. Пальмовых ветвей и веселящейся публики было столько, будто то и другое извергалось без счета из рога изобилия. Кроме квиритов, сюда стеклись поселяне — несколько тысяч латинян, ос-ков и этрусков, которые скопились в ожидании на Аппиевой дороге.

У Капенских ворот кипело веселье, как и на подходах к Большому цирку, на песке которого еще не высохла кровь вчерашних жертв. Когорты преторианцев братались с теми, кого преследовали всего несколько часов тому назад. С теми самыми, кто забрасывал их градом камней и кусками черепицы.

Солнце, плывя в зените, дотягивалось своими лучами до самых потаенных уголков узких переулочков.

Одним волнением, одним торжеством полнились сердца тех, кто носит хитоны и хламиды, широкополые петасы и колпаки. Все пришли сюда, чтобы приветствовать падение Клеандра, ненавистного временщика. И все готовились почтить того, кто избавил их от этой напасти. Клеандр, чья алчность не знала пределов, раз за разом скупал все зерно, прибывающее из Египта, несусветно вздувая цены. Естественно, что в создавшемся положении винили префекта анноны, и никто не сомневался, что император не преминет покарать Карпофора, без того уже сильно скомпрометированного крахом своего банка, повлекшим за собою разорение тысяч граждан. Однако когда дело уже пошло к голоду, сириец, старый лис, принялся распускать слухи повсюду — в театрах, на цирковых трибунах, в термополиях среди пьянчуг, во всех уголках столицы, — что житницы Клеандра просто ломятся от зерна. Последствия подобных сообщений не замедлили проявиться: недовольство росло, пока не вспыхнул настоящий мятеж.

Дело было в Большом цирке. Сразу после окончания седьмого заезда на беговую дорожку выскочила девочка, одетая в лохмотья, а за ней еще пять-шесть таких же оборванных ребятишек. Они кричали, что хотят хлеба, и умоляли Клеандра утолить их голод. Судьбе же было угодно, чтобы в тот день бегами не руководила какая-либо важная персона, которая, вероятно, сумела бы управиться с ситуацией. Так что вскоре к мольбам детей присоединились вопли сотни, тысячи, десятка тысяч голосов. Движение быстро получило размах, когда самые взбудораженные ринулись на беговую дорожку. Затем изрядная толпа, повалившая из цирка, беспорядочными потоками выплеснулась на Аппиеву дорогу. А как раз неподалеку, в шести милях от городской стены, в Квинтилиевой вилле была резиденция императора: он обосновался там после своего возвращения из восточных провинций.

По существу гнев толпы был направлен не на Коммода, ей требовался Клеандр, «управитель императорского кинжала».

Едва успели мятежники ворваться в парк, окружающий поместье, как навстречу им ринулись всадники караула с мечами в руках и стали крошить всех без разбора, не щадя ни женщин, ни детей. Тогда те из нападавших, кому посчастливилось оказаться в задних рядах, сломя голову бросились наутек и так бежали до Кайенских ворот. Там их преследователи натолкнулись уже на сопротивление целого города. Жители, забравшись на кровли домов, принялись осыпать преторианцев камнями, приведя их в замешательство, а римские когорты — случай беспрецедентный — перешли на сторону народа.