Абель — Фишер - Николай Долгополов

А чувства между этой парой затем переросли в совсем иное, что продолжалось весь их период пребывания там. Немка оказалась ему идеальной помощницей. Жили и работали вместе, дружной семьей.

— Извините, они, как я понимаю, именно жили вместе? Детей не было?

— Нет. Необязательно и потом оставаться вместе.

— Наверное, все это перенести было жутко сложно.

— Конечно, хотя случаются в жизни нелегалов вещи посерьезнее. Совсем незадолго до краха ГДР ко мне обратились немецкие друзья: ты такую-то знаешь? Ответил, что знаю, и хорошо. Немецкие друзья сказали, что они предлагали ей вернуться на разведывательную работу. Но с другим разведчиком, которого знала, тот ей даже помогал. Она ответила: с удовольствием буду работать, но только с Георгием.

— Разве не слышала, что Георгий умер?

— Как видите. Узнав, подумала и отказалась, сказав, что с ним пошла бы, а с другими — нет. Сохранила память о верном друге — человеке необыкновенной смелости.

— Эта женщина жива?

— Если жива, то уже дама в возрасте… Да, в нашем управлении встречались интересные люди. Вспоминаю, что, когда мы сидели с Георгием перед отъездом в Берлине, я подметил в его немецком целую кучу ошибок — и фонетических, и прочих. Сказал, а он мне бросил такую фразу: слушай, мы же оба из Верхней Силезии, у нас могут быть ошибки. И еще: «Теперь — выживу. Она поддержит». С этим и уехал. Хороший, смелый был парень. Помогало искусство ему.

— Я не совсем понял, Георгий не был профессиональным разведчиком?

— Профессиональным. Подготовленным нами разведчиком. А так по своей специальности он был хорошим грамотным инженером. Как раз в то время в СССР решали вопросы о новейшей электронике. И поэтому нам надо было, чтобы он там находился. Память о нем осталась до сей поры. Некоторые свои приборы — прочтение микроточек и всего прочего, он оставил мне. Я их потом отдал — они должны быть где-то в нашем кабинете истории СВР. Да, способный человек Георгий. И к фотографии его тянуло, прекраснейший был фотограф. Только не все его в Штатах любили, не все. Жена его мне рассказывала: в Нью-Йорке считался он одним из бывших нацистов… Во всяком случае, работу для страны он проделал большую. Материалы были очень полезными. И когда началась эта история с Чернобылем, вдруг начали спрашивать: а где они, материалы? Отыскались в подвалах.

— Смелость граничила с бесшабашностью?

— С выверенной осторожностью. Потому и проработал там 15 лет.

— Георгий, я понимаю, стал сменщиком Абеля?

— Боюсь, вы слишком буквально понимаете слово «сменщик». Тут была проделана огромная по объему работа. Что ж, Георгий приехал туда уже взрослым человеком.

— Английский он знал?

— Нет, только немецкий.

— Моррис и Лона Коэн, по существу, доставили советской разведке чертежи атомной бомбы. Георгий сделал нечто похожее?

— Да, примерно уровня Коэнов. Но только действовал уже в более поздний период. По совершенному его можно поставить в тот же ряд, что и Абеля. Если не выше. Да, если не выше.

— Героя ему не присвоили?

— Тогда героев Советского Союза разведчикам еще не давали.

— А что скажете об Абеле?

— Прекрасный был человек. И, между прочим, хороший художник. Он мне подарил свою картину — до сих пор висит дома, прямо около кресла… А вот, держите, — приготовил вам объявление из Интернета. Видели? «Продам в Москве рисунки разведчика Абеля за 120 тысяч рублей».

— Ничего себе, бизнес! Да это же его рисунок из Атланты. Сейчас очень много чего вокруг Абеля крутится и рассказывается. Могли бы вы сегодня оценить сделанное им в США?

— Абель в какой-то степени работал по атомной тематике. Тяжелейший период мировой истории — конец 1940-х — 1950-е — разгул маккартизма. И он восстанавливал в США то, что могло быть частично потеряно. Восстановить практически все — нет, не удалось, не получилось. На это требовалось куда больше времени, чем оказалось у него. Но были новые вербовки, приобретение новой агентуры. Многое он спас. Работа шла и по линии легальной резидентуры, и через нелегалов. Все это делалось, решалось в результате продолжительных усилий на протяжении долгих лет. Да и на подготовку нелегала для активной работы уходило почти годков пять — семь. Лет через пять после обмена Абеля мы встретились с ним в нашей столовой. Подошли, тепло поговорили. Очень искренний был человек. Все переживал, что ничем пока не успел отблагодарить меня за для него сделанное.

— Общались?

— Не пришлось. Он мне — «я вас так и не поблагодарил, а надо бы». Но знаете как у нас: уезжал я резидентом в Китай. Только та картина и осталась на память.

Полковник о полковнике

Знакомство с Иваном Иосифовичем Мутовиным произошло так. Прочитав одну из моих статей о полковнике Абеле — Фишере, он прислал мне свою книгу «Разведчиками не рождаются», которую я буквально проглотил. Участник Великой Отечественной, Мутовин прослужил затем более сорока лет в органах госбезопасности. В отличие от многих вел дневник, записывал впечатления о встречах с коллегами, среди которых были Абель — Фишер, генерал Судоплатов и Дмитрий Быстролетов… Судьба свела Ивана Иосифовича с космонавтами первого отряда: был знаком с Гагариным, генеральным конструктором Королевым. Обо всех этих людях живущий в Краснодаре Мутовин написал серию из десяти книг. Я попросил полковника в отставке уделить время и мне, выслав ему длинный список вопросов об Абеле. Через пару месяцев получил подробнейший, отпечатанный на пишущей машинке ответ плюс ксерокопии некоторых документов.

У полковника Мутовина свой литературный стиль и собственный взгляд на события. Кому-то он покажется несколько несовременным. Однако мне бы очень не хотелось вносить в его рассказ какие-то особые правки или исправления. Оставляю в этом повествовании Ивана Иосифовича практически все, как есть, позволив себе лишь некоторые комментарии, — полковник Мутовин, хорошо знавший разведчика, вполне имеет право на рассказ о полковнике Абеле от первого лица.

Не один год общался я с Вильямом Генриховичем Фишером, этим умнейшим, всесторонне талантливым и до застенчивости скромным человеком. Каждый раз встречался я с ним с неизменным интересом, а расставался всегда внутренне обогащенным и взволнованным.

Познакомились мы в московской клинической больнице на площади Курчатова. Я, тогда еще подполковник, прибыл туда с Кубани в марте 1966-го, по-военному говоря, для поправки здоровья. Через несколько дней, когда врачи разрешили вставать с постели, вышел в коридор. В соседней палате напротив дверь была приоткрыта, и я услышал, что кто-то разговаривает по телефону. Несколько удивился: разговор-то на английском. Подумал, что лечится здесь иностранец. Вскоре из палаты, откуда только что доносилась английская речь, вышел сухощавый, подтянутый человек с острым внимательным взглядом и открытым лицом, по которому было трудно определить его возраст. Правда, седина и сетка морщин подсказывали: лет шестьдесят с небольшим. Среднего роста, на голове чуть взлохмаченные волосы, короткие подстриженные усы. Очки в металлической оправе блестели на горбатом носу.