«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан - П. Паркер

Глава 108

Хафса нежилась на мягком диване в своих покоях. Она пила шербет, а евнух, сидевший перед ней на коленях, ублажал ее губами и языком. Сегодня она тоже хотела быть счастливой… Взяв в рот мундштук слоновой кости и глубоко затянувшись, она провела рукой по курчавой голове, приникшей к ее лону.

Она снова потянулась за шербетом, но ее отвлекло движение, которое она заметила сквозь резную решетку балкона. «Значит, змей желает еще одной аудиенции!» — подумала она, взволнованно улыбаясь. Ибрагим терпеливо ждал. Хафса пила шербет, а евнух продолжал ублажать ее. Валиде-султан не сводила взгляда с взволнованной черной тени даже в то мгновение, когда острая волна наслаждения накрыла ее с головой. Не удержавшись, она застонала от удовольствия.

Не переставая улыбаться, валиде-султан поставила кубок и бросила евнуху пригоршню дукатов, а затем велела оставить ее. Она проводила его взглядом и покосилась в сторону галереи, где спрятался великий визирь.

— Итак, Ибрагим, ты снова хочешь проникнуть в то место, откуда появился на свет наш дорогой султан?

Ибрагим встал рядом с мерцающим факелом, и его тень заполнила всю комнату.

— Я уже подчинился твоему владычеству, валиде-султан. Хотя ты обладаешь властью и я почитаю тебя, сейчас мне куда больше хочется не проникнуть в твое лоно, а очутиться между ягодиц твоего мертвого сына.

— Как ты смеешь! — гневно воскликнула Хафса, вскакивая на ноги и запахивая халат.

— Нет, Хафса, — заорал в ответ Ибрагим, — как ты смеешь! Мы с тобой о чем-то договаривались, но ты нарушила наш договор! Ты позволила Хюррем одержать надо мной верх! Не сомневаюсь, она подчинит себе волю султана, заберет власть над ним в свои руки и будет управлять империей по своему желанию!

Хафса немного успокоилась и подумала: «Значит, змей ревнует».

Она откинулась на подушки и, глядя на дрожащего от гнева Ибрагима, снова глубоко затянулась. Она ничего не могла с собой поделать и рассмеялась вслух.

— Ибрагим, а ты-то что волнуешься? Конечно, Хюррем обладает властью, но она просто женщина, которая до конца жизни не покинет пределов гарема. Ты мужчина; ты ведешь сражения едва ли не на всех континентах… Ты командуешь войском. А янычары обожают Мустафу, который однажды станет султаном.

— Это не свобода! Если Хюррем захочет оклеветать меня, он прикажет меня задушить. Султан забудет, сколько я для него сделал; мою отрубленную голову насадят на пику у Имперских ворот.

Хафса пристально смотрела на великого визиря. Он сжал кулаки; лицо его перекосилось. Глаза блестели от ярости и досады.

— Ибрагим, тебя ждет великая слава. Европа почти свободна от тирании Габсбургов, но тебя ждет война с багдадским шайтаном, который поднял свою уродливую голову. Благодаря тебе расширяются пределы Османской империи. Все знают, что ты сосредоточил в своих руках почти такую же власть, как и сам султан Сулейман.

Ибрагим ударил кулаком в стену.

— Мне плевать! — заорал он, отворачиваясь от нее и закрывая лицо руками. Он вздрогнул, горе накрыло его.

Валиде-султан задумалась над его чувствами. Когда мысли ее прояснились, она прошептала:

— Ты по-прежнему влюблен в Сулеймана, да? Империя у твоих ног, тебя считают величайшим визирем в истории, но все это ничто, раз ты не в состоянии слиться с Тенью Бога на Земле…

Великий визирь снова повернулся к ней; глаза его покраснели от горя.

— Да, я люблю его, но только так, как любят его все наши подданные и все наши янычары. Он наш султан.

Хафса встала с дивана и подошла к охваченному горем Ибрагиму. Она положила руку ему на плечо и заглянула в глаза. Она всматривалась в их черноту и разглядела в них еще горящее пламя желания и власти. В их глубинах Хафса увидела любовь и ужас, которым они были свидетелями; увидела радость и тревогу. Но она заметила и кое-что другое…

— Нет, — прошептала она наконец, качая головой. — Ты не любишь Сулеймана. Ты желаешь лишь пользоваться плодами его власти. А еще больше ты хочешь стать им. Ты не лучше портовой шлюхи — хочешь лаской высосать из него силу и жизнь. Ты, Ибрагим, живешь только затем, чтобы властвовать, и думаешь, что твои замыслы тебе поможет осуществить твоя мужская плоть. Ты считаешь себя неотразимым, непобедимым… Но я вижу: на большее ты не способен. Ты не любишь Сулеймана по-настоящему; сомневаюсь, что ты когда-либо любил его.

Горе и досада Ибрагима сменились вспышкой гнева. Отпрянув от валиде-султан, он замахнулся и с силой ударил ее по лицу.

— Да проклянет тебя Аллах, предательница! — взревел он.

Хафса упала на землю. Поднесла руку к разбитым губам. Между пальцами потекла кровь. Она в ужасе посмотрела на человека, ударившего ее; ее пронзила острая боль, когда он с силой лягнул ее в живот, а потом еще раз — в грудь. Хрустнули сломанные ребра. Задыхаясь, Хафса пошевелилась, пытаясь отодвинуться, уползти, но Ибрагим упал на нее, придавив своей тяжестью к ковру. Он бил ее по лицу кулаками. Хафса хотела позвать на помощь, но с ее губ не слетало ни звука. Мощные руки великого визиря стиснули ее горло. Он душил ее, отнимал у нее жизнь. Хафса сопротивлялась, но силы были слишком неравны… Когда глаза ее уже подернулись пеленой, рука сама потянулась к драгоценному амулету, висящему на шее. Слабые пальцы гладили огромный сапфир…

Хрипло выругавшись, Ибрагим сорвал медальон с ее шеи. Хафса услышала цокот копыт: то приближались к ней кони Аллаха. Она нежилась в ослепительном блеске приближающихся коней и радовалась их теплу. Кони ласково тыкались носами ей в шею. Их фырканье утешало ее. Затем кони встали на дыбы, и ее ослепило сияние Всевышнего…

Ибрагим, тяжело дыша, лежал на теле валиде-султан в полумраке ее покоев. Его мощные руки по-прежнему крепко сдавливали сломанную шею. Он заглянул в невидящие глаза и в последний раз поцеловал губы, которые даже после смерти могли свидетельствовать против него.

Внезапный порыв ветра раздул занавески. Факелы погасли, и покои погрузились во мрак.

Ибрагим с усилием разжал хватку. Встал и принялся расхаживать по комнате. Покосился на дверь, на окно, а затем еще раз окинул взглядом изувеченный, окровавленный труп, лежащий на полу у дивана. Покружив на месте, он быстро вышел на галерею и, приложив ухо к двери, стал слушать, чем заняты евнухи, караулящие покои валиде-султан. Снаружи царила тишина. Ибрагим осторожно приоткрыл дверь и выглянул в проход. Там никого не было. Открыл дверь пошире — чтобы только можно было проскользнуть. Затем выхватил из скобы горящий факел и вернулся в покои валиде-султан. Размахивая факелом, он зашагал по комнате, поднося факел к занавескам, гобеленам, а затем к роскошным одеялам и мехам на диванах. После того как материя занялась и комната наполнилась едким дымом, он подошел к трупу и бросил факел в складки халата. Дрожа от страха и ненависти, он наблюдал, как пламя пожирает мертвую плоть. С треском лопались жемчужины, украшавшие халат валиде-султан. Бриллианты сверкали в блеске огня. Жаркое пламя поглотило тело и распространилось по всем покоям. До ушей Ибрагима донеслись тревожные крики евнухов. Они бежали по двору. Услышав шаги на лестнице, Ибрагим направился к выходу.