Кораблекрушение «Джонатана» - Жюль Верн

Неужели ему вновь придется призвать колонистов к войне, может быть, еще более кровавой, чем прежние битвы? И ради чего? Чтобы сохранить остельцам правителя, в общем, ничем не отличающегося от диктаторов всех времен и народов? Любой другой на месте Кау-джера поступал бы точно так же, и, кто бы ни оказался его воспреемником, он применял бы те же самые методы, которые пришлось использовать ему самому.

А если так, стоит ли сопротивляться?

Он чувствовал смертельную усталость, не в силах забыть массового убийства, совершенного по его приказу: перед глазами все время, как наваждение[149], высились горы трупов. С каждым днем, словно под грузом мучительных воспоминаний, сгибался его высокий стан, тускнел взгляд, притуплялась мысль. Силы покидали тело атлета и сердце героя. Кау-джер больше не мог выдержать. С него довольно!

В какой тупик он зашел!

В смятении проследил он свой долгий жизненный путь, усеянный обломками теорий, составлявших его моральные устои. Ради них он пожертвовал всей своей жизнью… И все это превратилось в ничто. Душа его была опустошена.

Что же делать? Умереть? Да, это было бы самым последовательным. Однако он не мог решиться на такой шаг. Не потому, что боялся смерти — его ясному и твердому уму смерть представлялась вполне естественным явлением,— но все его существо протестовало против поступка, произвольно сокращавшего человеческую жизнь. Подобно добросовестному труженику, который не бросает работу незавершенной, этот необыкновенный человек ощущал жгучую потребность прожить жизнь до конца.

Но разве нельзя было примирить эти противоречия?

Вдруг Кау-джер как будто вспомнил о присутствии чилийского офицера, который едва сдерживал нетерпение.

— Сударь,— сказал он,— вы только что грозили мне применением силы. Имеете ли вы представление об остельской армии?

— Вашей армии? — удивленно повторил офицер.

— Судите сами,— ответил правитель, показав своему собеседнику на окно.

Перед ними расстилалась площадь. Против управления стояли строем сто пятьдесят чилийских солдат вместе со своими командирами. Они находились в весьма критическом положении, так как их окружало более пятисот остельцев с ружьями.

— Сегодня в нашей армии насчитывается пятьсот воинов,— спокойно пояснил Кау-джер.— Завтра их будет тысяча. Послезавтра — полторы тысячи.

Чилиец побледнел. Видимо, его миссия провалилась!… Он попал в настоящее осиное гнездо! Однако он сделал попытку как-нибудь выйти из неприятного положения.

— Наш крейсер… — начал он неуверенным тоном.

— Крейсер нам не страшен,— прервал его губернатор,— мы не боимся ваших пушек — у нас они тоже имеются.

— Чили… — пытался продолжать офицер, не желая признать свое поражение.

— Да,— снова прервал его Кау-джер.— У Чили есть еще и корабли и солдаты. Это понятно. Но есть ли смысл использовать их против нас? Не так-то просто овладеть островом, где в настоящее время живет более шести тысяч человек. Не говоря уже о том, что высаженные вами на берег солдаты вполне могут стать заложниками.

Офицер молчал. Правитель добавил значительным тоном:

— И наконец, известно ли вам, кто я?

Чилиец вопросительно взглянул на своего противника, оказавшегося таким опасным. Видимо, во взоре Кау-джера он прочел красноречивый ответ на свой немой вопрос, и растерянность его усилилась.

— Что вы хотите сказать? — смущенно произнес он.— Лет двенадцать — тринадцать назад, после возвращения «Рибарто», капитан которого узнал вас, пошли разные слухи… Но они как будто оказались ложными, поскольку вы сами сразу же опровергли их…

— Они были обоснованны,— сказал губернатор.— Но если я тогда, да и теперь, все еще считаю удобным для себя забыть свое настоящее имя, то вы поступите разумно, вспомнив его. Это позволит вам сделать вывод, что я в состоянии обеспечить Остельскому государству поддержку, достаточно могущественную, дабы заставить призадуматься ваше правительство.

Офицер ничего не ответил. Вид у него был совершенно подавленный.

— Теперь вы понимаете,— продолжал Кау-джер,— что я могу не только противостоять силе, но договориться с вами на равных началах?

Посланец встрепенулся. «Договориться?» Не ослышался ли он?… Неужели злополучная авантюра может завершиться достойно?

— Остается только выяснить,— снова заговорил правитель,— насколько это осуществимо и какими полномочиями вы располагаете?

— Самыми широкими,— поспешно ответил чилийский посланник.

— В письменном виде?

— Разумеется.

— В таком случае соблаговолите предъявить их мне,— спокойно произнес губернатор.

Офицер вынул из внутреннего кармана второй конверт и протянул ему.

— Вот они.

Если бы Кау-джер беспрекословно уступил по первому требованию, он никогда бы не узнал о документе, который сейчас так внимательно изучал.

— Все в полном порядке,— заявил он,— следовательно, ваша подпись может гарантировать принимаемые Чилийским государством на себя обязательства… Хотя ваше присутствие на Осте убедительно доказывает их непрочность.

Посланец закусил губы. Наступило молчание. Губернатор усмехнулся:

— Поговорим начистоту. Чилийская республика желает восстановить свои суверенные права на остров. Я мог бы воспрепятствовать этому. Но я соглашаюсь и только ставлю свои условия.

— Слушаю вас,— ответил офицер.

— Во-первых, ваше правительство обязуется не вводить никаких налогов на острове Осте, за исключением тех, что связаны с добычей золота. В данном вопросе Чили может поступать так, как ему заблагорассудится, и установить любые отчисления в свою пользу.

Посланец не верил своим ушам. Оказывается, вот так, совершенно просто и безоговорочно, Кау-джер соглашается на самое трудное в полученном им задании! Остальное-то образуется само собой…

Но глава государства продолжал:

— Суверенные права Чили должны ограничиваться взиманием налогов на добытое золото. Во всем остальном Осте сохраняет полную автономию, а также свой флаг. Чили может прислать сюда резидента[150] только при условии, что тот получит право лишь совещательного голоса, а фактическое управление островом будет осуществляться выборным комитетом и губернатором, назначенным мною.

— Губернатором, несомненно, будете вы? — осведомился офицер.

— Нет,— ответил Кау-джер,— мне нужна свобода — полная, неограниченная, абсолютная. Кроме того, я настолько устал повелевать, насколько неспособен подчиняться. Поэтому я удалюсь, оставив право избрать себе преемника.