Штурмуя небеса - Джей Стивенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так случилось, что примерно в это же время пришла в упадок прежняя родина битников — Норт-Бич. Тут сошлось несколько факторов: рост цен на жилье, полицейские придирки и надоедливые туристы, толпами стекавшиеся поглазеть на битников в их собственной среде. Напрашивался очевидный выход из положения — перебраться в Хэйт; и к тому времени, как «Игзэминер» случилось наткнуться на это явление и сочувственно откликнуться на него своей статьей, здесь уже процветала богемная община, сердцем и душой которой оставался «Голубой Единорог».
Вот в чем была суть того, что журналист Майкл Фаллон поведал своим читателям: движение битников вовсе не умерло, оно здравствовало и процветало, обретаясь в районе, который некогда был одним из самых фешенебельных в Сан-Франциско. Но если Хэйт — это было место, где ныне следовало искать битников, значит, с ними что-то случилось по дороге. Куда девались прежние угрюмые битники, эти желчные отрицатели, эти троглодиты в одинаковых черных водолазках? По сравнению с ними завсегдатаи «Единорога» поражали своей пестрой раскраской. Они щеголяли в умопомрачительных штанах в розовую полоску и модных приталенных пиджаках и напоминали ярких бабочек. Их обычным настроением было радостное оживление, а в разговорах с устрашающей частотой мелькало слово «любовь»: любовь во всех ее проявлениях, начиная от возвышенной, неземной, и кончая самой обыкновенной, плотской. А по ночам в «Единороге» либо заседало ДВИЛЕМ — Движение за легализацию марихуаны, либо устраивала собрания Лига сексуального освобождения.
Как любой натуралист, которому посчастливилось открыть новый, неизвестный науке вид, Фаллон сразу же стал искать для него название. Он взял у Нормана Мейлера слово «хипстер» и сократил его до хиппи. Слово это точно соответствовало жизнерадостности завсегдатаев «Единорога», но самим хиппи оно никогда не нравилось. С их точки зрения, это название было просто еще одним примером тонкого унижения, которому господствующая пресса подвергала все, что выходило за пределы ее понимания. Разве не так поступил коллега Фаллона по журналистскому цеху Герб Шан, наклеив на Аллена Гинсберга с компанией пренебрежительный ярлык «битников»?
Но нравилось это им или нет — слово «хиппи» прижилось и ему суждено было остаться.
Однако следующему поколению остроумная выдумка Фаллона помешала отчетливо осознать тот факт, что во многих отношениях хиппи были просто вторым поколением битников. Это было яснее всего в самом начале, когда еще легко было проследить связь между старой мечтой битников об альтернативной культуре — слову «контркультура» предстояло появиться еще нескоро — и тем, что зарождалось в Хэйте. «Настало время личностной революции, — писал Боб Стаббс, владелец «Единорога», в одном из программных заявлений, которые он распространял среди своих клиентов. — Революция индивидуальности может быть только глубоко личной. Многообразие путей ее развития достигается лишь частными усилиями. Становясь коллективным движением, такая революция сходит на нет, так как истинных революционеров сменяют имитаторы».
Действительно, революция была глубоко личной: к моменту появления статьи Фаллона в ней участвовали лишь полтора десятка разбросанных по Хэйту домов, где встречались хиппи. Однако эти полтора десятка домов стали мощным источником энергии. «Даже если ты не жил в Хэйте, а просто наведывался туда время от времени, это оказывало на тебя огромное влияние, — писал один завсегдатай Хэйта. — В Хэйт-Эшбери всегда бурно обсуждались четыре-пять свежих сенсаций, которые постоянно обновлялись… и два слова повторялись в те дни чаще всего: «дурь» и «революция». Нашим тайным паролем стала формула: травка, ЛСД, медитация, зажигательная музыка, солидарность и радостная чувственность».
Если бы вы попали в один из этих домов осенью 1965 года, вам сразу же стало бы ясно, что главный ингредиент в этой формуле и главное различие между сегодняшним Хэйтом и Норт-Бич шестилетней давности — это ЛСД. ЛСД был секретным оружием Хэйта (с ударением на секретности). «Принимать ЛСД было все равно что состоять в тайном обществе, — вспоминает один из зачинателей движения. — Об этом не говорилось вслух… [хотя] этот наркотик не был под запретом, люди вели себя так, словно он запрещен; он казался запретным».
К приему ЛСД относились с глубочайшей серьезностью. По замечательному выражению одного хиппи, ЛСД был «мощный приход»: «Мощный приход — это способ заглянуть в глубь своего существа, не истязая при этом свое тело и не выбрасывая свой ум на помойку. Он расширяет твое сознание, [так что] тебе открываются миры невообразимой красоты и яркости».
С самого начала никто не сомневался, что «мощный приход» связан с опасностью. Робким и нерешительным эти игры были противопоказаны. Но хиппи готовы были рисковать, так как кислота сулила желанное избавление от удушающего мира благополучных пригородов, в котором большинство из них выросло и который им так опостылел.
Сперва хиппи применяли ЛСД как средство, разрушающее жесткие стереотипы, заданные воспитанием. Это, как упоминалось выше, был великий замысел Уильяма Берроуза, который он завещал Гинсбергу и Керуаку. В середине шестидесятых этот замысел стал неотъемлемой частью умственного багажа молодого поколения. Одним из основных убеждений Хэйта было то, что американское общество манипулирует людьми. ЛСД показывал это наглядно и тем самым (как неустанно указывал Лири) открывал возможности перепрограммировать себя; при помощи ЛСД можно было как следует разобраться во всей этой игре и выработать самые лучшие меры защиты.
На Хэйт-стрит любили говорить, что испытать несколько раз хороший приход от кислоты это все равно, что пройти трехлетний курс психоанализа. Но прибавить еще несколько хороших приходов вовсе не означало удвоить этот результат и пройти шестилетний курс. Посетив Иной Мир несколько раз, вы достигали определенного уровня и на нем останавливались. Для дальнейшего продвижения и перехода на высшие планы сознания необходимо было пройти через плохие приходы (кошмары), но тут обязательно нужна была хорошая предварительная наработка.
Хиппи считали прием ЛСД «одним из лучших и самых здоровых методов» изучения сознания. «Кислота открывает вам двери, распахивает окна, раскрывает вам каналы восприятия. Она демонстрирует вам необъятные возможности жизни, ее великолепие и неописуемую красоту». При помощи кислоты вы можете «нырнуть на дно своего сознания и увидеть ваши несущие опоры и корни дерева, которое есть ваша личность… Вы увидите свои психологические зажимы, пункты, на которых вы зациклились; даже если вам не удастся их вполне устранить, вы все же научитесь с ними справляться, и это уже замечательное достижение».
В этом своем раннем воплощении Хэйт был своеобразным санаторием, местным Баден-Баденом, только вместо горного воздуха и минеральных источников здесь больным прописывали лечебный курс наркотиков и благоприятных энергетических вибраций.
Все это привело к взрывному росту населения района в начале 1966 года. Катализатором этого процесса, насколько им мог быть один человек, стал Кизи со своими Кислотными тестами, и особенно важную роль сыграл его Фестиваль путешествий. Он словно включил рубильник, посылавший волну энергии через отдельные вкрапления хиппи, разбросанные по всему побережью Залива. Развив бешеную энергию, Кизи и его Веселые Проказники всего за несколько месяцев сумели приобщить к ЛСД больше людей, чем все исследователи, ЦРУ, «Сандоз» и Тим Лири, вместе взятые. Большинство новобранцев были студенты или бывшие студенты, только что окончившие колледж, еще не устроившиеся на работу и не выбравшие определенной профессии. Они приходили на Фестиваль путешествий наивные, с нетронутым сознанием, а уносили оттуда лишь неотступно преследующий их проблеск чего-то невыразимого — то, ради чего Лири бросил Гарвард, а Кизи — литературу. И поскольку у этой молодежи не было ни Миллбрука, ни Ла Хонды, им оставалось бежать только в Хэйт.
В июне 1966 года в Хэйте жило уже примерно 15 тысяч хиппи, и сами хиппи удивлялись этому не меньше других. «Бог отметил перстом эти несколько кварталов между Бэйкер и Стэньон-стрит, — так своеобразно они комментировали происходящее. — И мы неустанно и словами и молчанием вопрошаем — почему?» Элен Перри, одна из первых социологов, приступивших к изучению этого явления, сравнила Хэйт с «дельтой реки», где прибивает к берегу все, чему не нашлось места в Америке. Но и Перри не могла ответить на вопрос, почему именно в эту странную заводь вливаются всевозможные скрытые течения американской жизни… Когда она спрашивала какого-нибудь хиппи, что привело его в Хэйт, то получала невнятные ответы, вроде такого, например: «Я попал в поток энергетических вибраций, и они при-вели меня сюда».