Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я уже рассказывал, как учеником МАХУ познакомился с этой «организацией» и даже принимал участие в ее акциях, отрабатывая громкими аплодисментами и криками «браво» свое «козырное» место в зрительном зале.
Когда я начал служить в Большом театре, главой балетных клакеров там являлся знаменитый дядя Володя – Мабута. В миру его звали Владимир Борисович Васильев, он был генеральным директором одного из «почтовых ящиков» (так в СССР назывались закрытые предприятия, работавшие на оборонную промышленность). В свое время он закончил Институт народного хозяйства имени Г. В. Плеханова, где и получил свою кличку Мабута. Имя президента Заира, диктатора Мобуту, тогда было известно всем, дядю Володю стали так называть, изменив на русский лад пару букв: располнев, он стал очень похож на африканского генерала. У дяди Володи, как я его называл, было две страсти – футбольная команда ЦСКА и «Большой балет». Еще он являлся ревностным поклонником Ф. Г. Раневской и Т. И. Шмыги, дружил с ними всю жизнь.
Когда в Московском училище после выпускных экзаменов становилось понятно, кто из учеников попадет в Большой театр, у клакеров ГАБТа назначался большой сбор – съезд. Они делили между собой выпускников, выбирая, кто какого артиста будет «опекать». Клакеры назывались «министрами», съезд возглавлял Володя Гайдуков, сын С. Н. Головкиной. Он был третейским судьей. Если между клакерами начинались конфликты, обращались к Гайдукову, который все разруливал.
Когда делили наш выпуск – 11 человек, самая большая борьба развернулась за Диму Белоголовцева. Его считали самым перспективным. Я как «неформат» не приглянулся никому.
В годы моего ученичества Мабута приходил на съезд для порядка, как «почетный министр», никого нового под свое крыло он уже не брал. И вдруг, когда основные «лоты» уже разыграли, Мабута сказал: «Черненький козлик – мой!» Он меня так назвал. На дядю Володю зашипели: «Ты что, с ума сошел? Он самый бесперспективный из всех!» – «Этот, бесперспективный, первым народным артистом станет, – сказал Мабута, – и вы будете в очереди стоять, чтобы с ним пообщаться». Ему сказали: «Бери, он никому не нужен!»
Все мальчики и девочки, шедшие в Большой театр, еще до выпускных экзаменов, уже были вовлечены в клакерскую систему. Мабута несколько раз пытался со мной заговорить, чтобы объяснить «диспозицию», но я здоровался, кивал и бежал дальше. Мамино воспитание не позволяло вступать в разговоры с посторонними и незнакомыми…
В один из дней я был «запасом», то есть приходил на спектакль, чтобы в случае нештатной ситуации заменить исполнителя из первого, то есть танцующего на сцене состава. Пошел в зрительный зал и встретил Гайдукова. Он подвел ко мне Мабуту: «Коленька, познакомься, это Владимир Борисович – твой „министр“». И ушел. Я ничего не понял – министр еще на мою голову какой-то! Тот протянул визитку с фамилией Васильев, должностью и телефонами. Я ему: «Спасибо», – и все, собираюсь шагать дальше. Он удивился: «Коленька, а вы что, плохо воспитаны?» – «Почему вы так говорите?» – «Но я же вам протянул визитку, а вы мне свой телефон не дали». Я выпалил номер своего телефона с невероятной скоростью и забыл о том.
Пока я ехал домой, Мабута успел позвонить маме, объяснить «диспозицию», отрекомендовавшись «от Володи Гайдукова». Мама сделала мудрый шаг – она пригласила моего «министра» в гости. Через два дня Мабута сидел у нас за столом с грузинскими разносолами и беседовал с мамой как с давней знакомой. Он оказался не только умным, с большим чувством юмора, но энциклопедически образованным человеком, особенно в сфере театра. Если мне надо было что-то узнать, я звонил ему. Он тут же давал ориентир: «Коленька, пойди в такую-то библиотеку, там будет такая-то книга…»
Дядя Володя писал стихи, все классические оперы знал наизусть, был поклонником певицы Е. В. Шумской. Меломан, он вырос в Большом театре. Среди балетных артистов выше других ценил М. Лиепу, был его самым верным поклонником.
13Отношения между артистом и его «министром» строго регламентировались. На спектакль, в котором ты танцевал, клакеру полагалось обязательно сделать пропуск или купить билет, в зависимости от твоего желания. Служебные, бесплатные пропуска – бывшая палочка-выручалочка – уже отменили.
Мабута меня этими вещами никогда не обременял, в жизни не взял с меня ни копейки. В отличие от других клакеров, которые во времена ларьков и кооперативов уже перешли на «коммерческую» основу – работали за деньги, Мабута был из уходящей породы «идейных», трудившихся «искусства ради». К ним относились: Толя Уваров по кличке Кармелла, Лиля по кличке Девятая колонна, или Дон Базилио, Люка – семеновская поклонница, Витя Шашигин…
Когда дядя Володя пришел знакомиться с мамой, сказал: «Я беру Колю, потому что у него большое будущее, я в том не сомневаюсь. Вижу, что денег у вас нет, но ребенок у вас талантливый, и его надо охранять».
Не раз он ограждал меня от неприятностей и интриг. Иногда звонил: «Коленька, завтра к тебе подойдет человек и предложит участвовать в его концерте, очень прошу не делать этого». Я на дыбы: «Но я дружу с ним!» – «Я тебя очень прошу отказаться». Сначала это меня раздражало, но скоро я понял, что дядя Володя, в отличие от меня, понимает и знает все хитросплетения театральной жизни, и доверился ему абсолютно. Никогда о том не пожалел.
Поссориться с ним кому-либо из артистов – это было все равно что подписать себе смертный приговор. Он никогда не работал «топорно» типа широко известного «не надо, Маша!», когда балерина выходила на свою вариацию. Дядя Володя делал громко и ласково так: «Ой…» Все, дальше можно не танцевать, зал умирал от хохота. Мог, когда танцовщик вставал в préparation, чтобы начать коду, на весь зал нежным голосом произнести: «Браво, душка!» – спектакль был завершен, или «нечаянно» с балкона уронить горсть мелочи на барабан в оркестровой яме. По одному взгляду Мабуты начинали орать все клакеры, разбросанные по ложам зрительного зала.
Со мной дядя Володя вел себя очень корректно. Дилемма «вам триумф или успех минут на двадцать?» никогда передо мной не стояла. Никаких специальных акций по моему поводу он не устраивал. Да, публику можно завести, но заставить две с половиной тысячи человек, заполняющих зрительный зал Большого театра, взорваться овацией, не под силу никакой клаке.
Когда я стал получать свои первые сольные партии, я многим артистам перешел дорогу, они заказывали
