Никто пути пройденного у нас не отберет - Виктор Конецкий

Прямо феодал на крепостную девицу орет, прямо, черт возьми, право первой ночи назад возвращается.

Два песца прыгали в привиденческом свете прожекторов по торосам.

Когда «Макаров» взял «Шухова» на буксир и поволок, то вдруг вспомнил про нас и почему-то даже извинился:

– «Колымалес», придется вам подождать здесь еще сутки! Простите уж и не обессудьте!

Странная вежливость.

С мурманскими ледокольщиками мы, балтийские моряки, конечно, тоже несколько чужаки, но за многолетнюю совместную работу и в силу относительной географической близости понимаем друг друга легче. С дальневосточниками дело хуже – отчужденность ощущается сильнее. Скажете, что за глупость? Моряки одной России, на одном языке говорят, одно дело делают и вообще «Владивосток далеко, но город-то нашенский»! Все правильно. А ведомственная отчужденность есть, есть особые взаимоотношения. И хотя давно суда всех пароходств плавают одинаково, по всему Мировому океану, но все равно для дальневосточников, то есть сынов Тихого океана, мы, некоторым образом, каботажники из Маркизовой лужи, а они для нас этакие чересчур привыкшие к своей удаленности и широким пространствам провинциальные супермены.

Высказал эти глубокомысленные соображения Василию Васильевичу. Он вздохнул и выдохнул еще более тяжко и длительно, нежели обычно:

– Северяне хорошие товарищи? Неужели вы до сих пор такой наивняк? В товарищей он верит! Прошлую навигацию «Алатырь» задержалась в Игарке – котел вышел из строя. Мороз уже тридцать. На ремонт сутки всего нужны были, но за сутки всё и вся разморозишь. Просили буксир, чтобы он пар на это время давал. Северяне заявили, что буксира нет, а есть только ледокол «Мелехов». Сколько буксир стоит, а сколько ледокол? На «Алатыре» капитан чешется, а время идет, судно промерзает – авария углубляется. Согласились на ледокол. «Мелехов» подошел и акт на спасение сует. Алексеич с «Алатыря»: какое спасение? С ума сошли? В родном порту! Да мне восемь часов хватит, чтобы котел отремонтировать… «Мелехов» рядом стоит, теплом дышит, а пар не дает, а судно промерзает. Н у, Алексеич и подмахнул акт на спасение. Товарищи северяне за это спасение сто тысяч потребовали! На тридцати через арбитраж сошлись. И где теперь Алексеич? Диспетчером сидит! Ваш ход, дорогой товарищ!

Итак, две недели мы провели, дрейфуя вместе с песцами и разной человеческой подлостью в Айонском ледяном массиве при непрерывных сжатиях. И вот только третьего октября к нам вернулся атомоход «Сибирь», а за ним – ледокол «Адмирал Макаров».

«Сибирь» плавно и могуче прокатила метрах в сорока от левого борта, выкалывая нас из застарелого поля, в которое «Колымалес» уже накрепко вморозился.

Мы хлопали в ладоши, и махали махине «Сибири» шапками, и орали что-то благодарно-счастливое.

Еще через две минуты нелепым курсом в пяти метрах полным ходом прошел под командованием старшего помощника капитана «Адмирал Макаров». Он поднял на дыбы огромную льдину. Наше судно получило мгновенный крен до 12°, и раздался омерзительный скрежет и грохот, в которых соединились вопли раненого металла и торжествующий голос победившего льда.

Сказать, что мы, завалившись вдруг на бок, выругались, – ничего не сказать. Во всяком случае, в тот миг Степан Осипович Макаров должен был бы перевернуться в гробу. Ну а если убавить эмоции и учесть отсутствие у автора «Ермака» гроба, то адмирал на небесах мог и ухмыльнуться, глядя на то, как его внуки продолжают зачатое им ледокольное дело. Без огрехов же, увы, ледяное поле Арктики не вспашешь.

– Виктор Викторович, берите старпома и стармеха! Осмотреть трюма! Вахтенный помощник, сообщите на ледокол об аварийном навале! И записывайте! Записывайте, черт вас побери!!

«Загремели на павшем доспехи» – так положено говорить в подобных ситуациях флотским острякам.

Из «Технического акта»:

«Судно получило следующие повреждения корпуса и набора:

Трюм № 2, левый борт

1. В районе шпангоутов № 113–116, между вторым стрингером и декой вмятина размером 2 х 3 м. Стрела прогиба 159–299 мм.

2. Шпангоуты № 196–198, 119–121 завернуты в корму на 120–150 мм. Скуловые кницы с тех же шпангоутов завернуты в ту же сторону на глубину 120–150 мм.

3. Шпангоуты № 114–115 оторваны от обшивки выше 1-го стрингера по длине на 1 метр.

4. В районе шпангоутов № 114–115 оторвался кожух ограждения осушительной системы.

Трюм № 1, левый борт

1. Вмятина в районе водонепроницаемой переборки и 1-го стрингера, стрела прогиба около 300 мм, размер 2 х 3 м.

2. Деформирована водонепроницаемая переборка между трюмами № 1 и 2 со стрелой прогиба 130–140 мм, размером 2 х 2 м». Ну и т. д.

Из судового журнала:

«14.05. Приняли под непрерывный контроль танки 1–3 – 4-й и льяла трюмов, хотя водотечности в поврежденных районах пока не обнаружили. 14.45. Подошел ледокол „Владивосток“, приказал работать средним ходом вперед. Дали ход, движения судна не обнаружили. 15.04. „Владивосток“ прошел по левому борту в тридцати метрах, пытаясь пробить нам канал к каналу, оставшемуся после прохода „Сибири“ и „Адмирала Макарова“. Работаем вперед полным, судно неподвижно. „Владивосток“ приказал стопорить, будет брать на короткий буксир. 15.26. К носу подошел „Владивосток“, подает усы. Сообщили на ледокол: „Винто-рулевая группа в порядке, состояние корпуса плохое, имеются глубокие вмятины, много трещин в шпангоутах и стрингерах после навала льдины от «Адмирала Макарова»“. 16.00. Начали движение на усах за „Владивостоком“ в 10-балльном льду. 16.27. Предупредили ледокол о том, что судно испытывает слишком сильные удары и сотрясения, попросили сбавить ход. „Владивосток“ выполнил просьбу судна».

И я пошел смотреть кино. В. В. меня подначил на кино. Замечательный, говорит, фильм, про цыган. Второй раз за рейс я в кино пошел, второй! И попал на старый, старомодный, истрепанный фильм, в котором снималась и пела дурацкую песенку старая подружка. Опять тягостное ощущение от человеческой тени, которая скользит по экрану, хотя давно уже ускользнула из жизни… А тут еще грохот за бортами и сотрясения: ни слова текста не разобрать. Плюнул я на самое массовое из искусств, выбрался из столовой команды и поднялся на мостик.

Тьма уже полностью поглотила всю окружающую природу. Только перед нашим носом прыгали кормовые огни «Владивостока», да старпом так резко затягивался сигаретой, что из мрака рубки время от времени высвечивалось его лицо.

Вообще-то старпом не курил – бросил. И то, что опять засмолил, говорило о том, что он нервничает. Тут занервничаешь! Мы ведь с ним вместе лазали по разбитым трюмам и своими руками щупали свернутые кницы, треснувшие шпангоуты и мятые поясья обшивки. А тут еще «Владивосток» волок нас по кочкам стотонных торосов с такой упрямой настырностью, как будто мы не разбитый вдребезги пароход, а новенький ледорез.