Фаворит. Том 1. Его императрица - Валентин Пикуль

Лишь после битвы, когда врачи взялись как следует за раненых, обнаружилось, что на эскадре сражались и женщины, скрывавшие свое природное естество под матросской одеждой. Это был извечный грех русского флота (впрочем, и английского тоже): как ни проверяли корабли перед отплытием, бабы все равно находили способы затесаться в состав экипажей. Спиридов был очень растерян:

– Что с ними, треклятыми, делать-то нонеча?

– Что-нибудь придумаем, – отвечал Алехан…

За бортом кораблей волны лениво колыхали толстый и жирный слой пепла – все, что осталось от турецкого флота. В одну лишь ночь русская эскадра уничтожила весь флот султана … Европа вздрогнула! Она еще не забыла жалкой картины, когда недавно мимо ее берегов протащилась слабенькая эскадра расшатанных кораблей, на которых вымирали экипажи, и вдруг эта эскадра превратила в прах и пепел превосходную армаду Турции, руководимую талантливейшим флотоводцем султана…

Что делается? Что происходит? Кто объяснит?

Русских курьеров Европа по сорок пять дней задерживала в карантинах, оттого почта из Архипелага запаздывала; Россия известилась о Чесменской виктории через мальтийских рыцарей и по гамбургским газетам. «Блистая в свете не мнимым блеском, – писала Екатерина морякам, – флот наш нанес сей раз чувствительный удар Оттоманской гордости. Лаврами покрыты вы, лаврами покрыта и вся эскадра». Матросов наградили годовым жалованьем, сверх того за сожжение турецкого флота они получили еще 187 475 рублей – вот пусть сами меж собой и делят! Была выбита медаль для всех участников Чесменской битвы: на аверсе изображен погибающий флот султана, а с реверса отчеканено одно лишь слово:

5. Гром и молнии Кагула

Вторая армия графа Петра Панина разворачивалась на Бендеры. Совет придал ей значительные силы – за счет ослабления Первой армии графа Румянцева, устремлявшего свое войско к Дунаю.

– Но граф Петр Иваныч не радует нас проворством движения, а я, – рассуждал Румянцев, – не могу поспешать к Дунаю, ибо в тылу моем турки из Бендер кулак нам показывают…

Томительно текли походные дни. Всем было не по себе. На бивуаках чума язвила нечаянные жертвы. В стакане воды люди разводили ложку колесного дегтя и пили; солдаты носили на шее чеснок; офицеры обкуривали себя мятой и можжевельником.

Румянцев на барабане раскладывал пасьянсы.

– Опять не сошлось! – И кидал карты в кусты…

Не дождавшись гонцов от Панина, он вдруг решительно двинул армию вперед. Кавалерия Потемкина и князя Репнина постоянно шла в авангарде. Потемкин был настолько изможден разъездами, что держался в седле больше из гордости. Очевидно, не лучше чувствовал себя и Николай Васильевич.

– Добром это не кончится, – сказал князь, зевая…

Вернувшись в ставку, Потемкин прошел в шатер Румянцева:

– Докладываю: Абды-паша разбил свой лагерь на реке Ларге, а за ним идут очень большие караваны верблюдов с припасами…

Румянцев указал: все лишнее, отягчающее движение, стаскивать в обозы, бросить даже рогатки. Многие были удивлены и доказывали, что без рогаток они беспомощны.

– Огонь и меч вам защитою, – отвечал Румянцев. – А возить за собой целый лес рогаток, ей-ей, прискучило. Они трусу – ограда, а храбрецу – помеха… Не теряйте мгновений, – учил Петр Александрович офицеров, – в баталиях бывают кратчайшие миги, когда надобно принять решение важное, и для того нужны смелость души и порыв сердечный. А слава и достоинство наши не терпят сносить присутствие неприятеля, не наступая на него.

В небе угасали безмятежные звезды. Потемкин осмотрел копыта своей кобылы.

– Так и есть! Одна подкова потеряна.

– Ковать уже поздно, – ответил Репнин.

Абды-паша отгородил себя от русских течением Ларги и холмами, но правый фланг его оставался открытым, хотя и сильно укрепленным. Потемкин подскакал к Безбородко, слывшему знатоком штабных тайн, и спросил, сколько противника.

– Сто тыщ будет, – отвечал бурсак, нюхая табачок.

– А нашего брата?

– Наш брат неисчислим – раз в пять меньше.

– Довоевались, – буркнул Потемкин.

– И конца не видать, – согласился Безбородко, чихая.

Потемкин вернулся к своей бригаде.

– Что слыхать в ставке? – спросил его Репнин.

– Ничего путного. Хвастаемся, что на Руси мужиков и баб полно, а коли до драки дойдет, так всегда людей не хватает.

Перед рядами кавалерии возник всадник – Румянцев.

– Вам бить в лоб по правому флангу, – велел он.

– Я так и думал, – едко рассмеялся Репнин.

Потемкин скормил своей кобыле кусок черствого хлеба. Предстояло штурмом брать линию за линией. Позади конных каре сухо громыхала артиллерия Мелиссино, слева, таясь в лощинах, текла пестрая и страшная лавина татарской конницы. Ночь кончилась… Румянцев указал нагайкой вперед.

– Вот теперь – пошли! – провозгласил он.

Большое, давно не мытое тело Потемкина откачнулось назад, потом наклонилось вперед, и он прильнул к лошадиной холке. Бурая валашская грязь сочными ломтями вылетела из-под копыт.

– Война, война! Не я, боже, тебя придумал. Не я…

Горсть вражеской картечи сыпанула по его стальной кирасе и отскочила прочь. Потемкин прошел сам и провел за собой кирасирскую лаву, гремящую амуницией и палашами, орущую одним дыханием: «Виват, Катерина!» Первая линия уже за спиной. Чудом перемахнули вторую, злобно рубили турецкую прислугу на пушках. Лошадь под ним, сломавшись в передних ногах, заржала и рухнула, бурно фонтанируя кровью, – Потемкин, перекатившись через нее, зарылся локтями в жесткую траву, но тут же вскочил в нетерпении. Мимо несло кирасирскую лаву, машущую блеском клинков. Он кричал:

– Вперед, хузары, руби в песи, руби в сечку.

Тяжко трамбуя землю, к ногам его рухнул убитый кирасир, и Потемкин с земли ловко запрыгнул в опустевшее седло, а лошадь, вся в горячке неукротимого порыва, казалось, даже не заметила, что ею овладел другой всадник, – вытянув морду, она мчалась дальше, и было так странно видеть, как ее раздутые ноздри, словно насосы, ритмично втягивают в себя тонкие струи порохового зловония… Только не думать! Вперед, надо вперед…

Под ударом палаша с лязгом разлетелся чей-то панцирь.

Еще замах – долой половину черепа.

Потемкин снова опустил свой клинок – получай!..

Но князь Репнин все же опередил его, первым ворвавшись в турецкий лагерь, где добра и денег видимо-невидимо. Наверное, Абды-паша надеялся, что русские здесь и застрянут, накинувшись на пиастры, как мыши на крупу. Но этого не случилось: под ногами кирасирских коней погибали драгоценные ковры и подушки, шкатулки с жемчугом, из кисетов сочилось серебро султанских курушей. В горячке движения Потемкин подскакал к Репнину.

– Какой час уже? – хрипло прокричал он.

На полном аллюре князь открыл карманные часы:

– Девять! Пошел десятый!.. Вперед!

Татарская лава уже исчезала за рекой, а турки рассеялись столь быстро, словно никогда и не было их на берегу Ларги.

Потемкин мешком вывалился из седла на траву:

– Вот и конец… Но, боже, как я устал!

Чужая лошадь, признав нового хозяина, покорно стояла над ним. Григорий Александрович пошарил в саквах, желая сыскать краюху хлеба, – увы! А его верная кобыла оставила свои кости на берегах Ларги, уже вписавшейся в летопись новой российской славы. Опираясь на иззубренный палаш, Потемкин повел коня в поводу.

Бой завершился, вдали угасали крики победителей:

– Виват, Катерина Великая… виват, матка наша!

«Что они знают о ней? А вот я, да, я-то знаю…»

Гонцы от Бендер, осажденных Паниным, не возвращались, и дальнейшее продвижение армии Румянцева с каждым шагом становилось опаснее: вклинившись между двумя армиями, турки могли отрезать Румянцева от его коммуникаций и магазинов. Разбитые войска Абды-паши бежали в сторону Кагула, усеивая свой путь носами и ушами, которые с большой ловкостью отрезали им военные палачи – за трусость! Трофеи достались русским небывалые… Из-за полога шатра зычно разносило рявкающий бас Румянцева:

– Что мне этот Абды-паша? Такого дурня бить жалко – мне сам Халиль-бей, визирь великий надобен, тогда и войне конец…

Халиль-бей как раз в это время маневрировал близ озера Кагул; все думали, что визирь прямо с марша навалится на армию Румянцева. Но визирь у Кагула и задержался… Румянцев, повстречав Потемкина, вдруг озлобленно сказал, что отдаст его под суд:

– И не посмотрю, что вы при дворе отплясывали!

– За что под суд? – обомлел Потемкин.

Обвинение было таково: противника не преследовали.

– А на что вам, господа, кавалерия дадена? Чтобы по боярыням молдаванским разъезжать да вино в деревнях сыскивать? Будь такое дело при Минихе, царствие ему небесное, так он не стал бы лясы точить, а сразу бы задрал оглобли полковой фуры и повесил тебя на оглоблях за шею – вот и болтайся там!