Дети - Наоми Френкель

Перед закрытой дверью в комнату Эрвина лежит Эсперанто, положив морду между лап.

Глава двадцатая

Первыми вернулись в дом Леви сестры Румпель. Их встретил старый садовник. Ночь. Тишина в доме, ни звука, ни голоса. На вопрос сестер, кто уже вернулся, садовник не ответил. Тайком взглянул на стул в гостиной и вздохнул с облегчением. Пальто и шапка Эдит уже не лежали на стуле. Посмотрел садовник на сестер и еще несколько раз глубоко вздохнул. В последние часы он был охвачен беспокойством. С наступлением вечера ему предписано опустить жалюзи во всех комнатах. Войдя в кабинет покойного хозяина, он нашел там большой и явно необычный беспорядок. На книге «Страдания молодого Вертера» лежала газета «Красное знамя». Серая кепка брошена на ковер рядом с креслом покойного хозяина. Тигриную шкуру, свернув втрое, швырнули на пол. На письменном столе пепельница была полна окурков. Запах табачного дыма, смешанный с духами Эдит, заполнял кабинет. Садовник открыл окно, чтобы проветрить комнату, сильный ветер ворвался внутрь, взметая и вороша бумаги и вещи. Он тут же закрыл окно. Увидев, что газета устаревшая, свернул ее, всыпав туда содержимое пепельницы, и отнес все это в мусорный бак на кухне. Кепку повесил в шкаф, рядом с пальто и шапкой Эдит. Вернулся в кабинет, вернул шкуру тигра на ее обычное место в кресле, опустил жалюзи, и затянул окно тяжелой бархатной портьерой. В кабинете воцарились порядок и покой. Затем садовник обошел все комнаты, опустил в них жалюзи. Теперь дом походил на закрытый ковчег, плывущий в море мглы и снега.

Но вот явились сестры Румпель, за ними впорхнула Кетхен, и дом наполнился шумом и суетой перед ужином. У садовника возникли новые заботы. Кетхен, как обычно, напевает высоким голосом, чаще всего модную в этом сезоне песенку. Дойдет до конца коридора и возвращается. Сестры помогают ей тоже тонкими голосами.

– Тише! Тише! – идет за ними по пятам старик на своих ревматических ногах.

– Почему тише? – удивляются женщины, вперив взгляды в старика. – Дом же пуст.

Но вот, уже нарушен покой Эсперанто. Кудрявые сестры и Фердинанд вернулись домой. Пришел Франц. За ним – Гейнц. Слышны голоса деда, Фриды и Бумбы. Все замерзли и голодны. Стол готовят к ужину, дом наполняется запахом, идущим от кастрюль. Везде горит свет, тепло и приятно в доме. Все торопятся сменить одежду, привести себя в порядок к ужину. Больше всех торопится дед. Причесался, закрутил усы, положил платок в верхний наружный карман костюма и, опередив всех, первым появился в столовой. Но не только из-за холода и голода он поторопился в столовую. У деда есть новость для членов семейства. И он мерит шагами столовую туда и обратно. На лице его одновременно серьезное и радостное выражение. Руки заложены за спину. Он проявляет нетерпение. Но не так быстро он сможет возвестить в этот вечер внукам о новой кухарке Вильгельмине. Снова дом сотрясается от назойливых и энергичных звуков дверного звонка, напугав всех домочадцев, находящихся в гостиной. Фрида силой открывает дверь, словно собирается снять ее с петель. Иоанна врывается внутрь. Она не одна. За нею – гость! И какой гость! Такого еще не видели в доме Леви. В руках у него огромный потрепанный чемодан, словно он совершил кругосветное путешествие. Человек очень худ и очень высокого роста. Лицо загорелое, волосы черные, длинные, курчавые и выгоревшие на солнце, которое лучится из его карих глаз, которые оглядывают без всякой сдержанности лица всех домочадцев, собравшихся в гостиной, и их удивление приводит его в смятение. Он покачивает огромный свой чемодан в руке и выпрямляется во весь свой рост, как бы говоря: «Я – здесь! Принимайте меня и дайте мне дорогу!» Сделал пару шагов. Одет он столь же странно, как и выглядит – в коричневое кожаное пальто, длинные темные брюки, явно не по росту, недостающие до ботинок. А ботинки – само чудо! Из превосходной мягкой и блестящей кожи. Поставив, наконец, чемодан на пол, стал изучать гостиную и все, что в ней. Лица домочадцев дома Леви замкнуты. Куда делась их вежливость при приеме гостей? Куда исчезла с их лиц приветливость? Даже дед безмолвствует. Одна Иоанна вытягивается перед всеми во весь свой маленький рост, особенно рядом с гостем, и торжественным голосом объявляет и сообщает семье:

– Это Зерах из страны Израиля. Он будет теперь жить в нашем доме!

История с Зерахом такова. После полудня Саул и Иоанна вернулись в клуб после сбора пожертвований в Основной фонд существования Израиля, усталые и злые от бесконечных споров между собой. Но уже у дома со ступенями они несколько пришли в себя, и там им стало известно о приезде халуца из Израиля. Не просто посланец, приехавший говорить речи, а настоящий халуц – первооткрыватель земли Обетованной, прямо из кибуца, приехал в Германию лечить почки. Несмотря на то, что в кибуце он долго сидел на диете, это не помогло, и врачи посоветовали ему поехать за границу.

Ворвались Иоанна и Саул в клуб, чтобы воочию увидеть этого первопроходца с песком в почках. Тот стоял, худой и высокий, в большом зале клуба, и все члены Движения столпились вокруг него, и его приговор им был нелегок. Он прибыл прямо с вокзала и нашел клуб абсолютно пустым. Ни одной живой души. Куда все делись? Разошлись для сбора денег в Керен Акаемет. Но не это рассердило Зераха, а то, что дверь в клуб распахнута, сам клуб пуст и без охраны, дверной звонок сорван и вообще не издает звука. В самом клубе полнейший беспорядок – бумаги, рюкзаки, книги и газеты разбросаны по всем углам. Такой беспорядок не к лицу халуцианскому Движению. Члены Движения с большим воодушевлением выслушивали каждое его слово. Все – кроме Беллы. Только она ходила посреди всего этого воодушевления в трауре. В чем дело? А дело в том, что этот Зерах изъявил желание жить в доме Движения. Он без гроша в кармане, и ему негде жить. Но в доме Движения негде иголке упасть. Тем более что гость болен: у него песок в почках. Чем он будет питаться? Селедкой? Даже представить себе это невозможно. Потому Белла и выглядела такой несчастной, пока не явилась Иоанна, и у Беллы возникла идея. Она тут же увлекла девочку в секретариат. Хмурое лицо Беллы напугало Иоанну так, что она едва волокла ноги. Конечно же, Белла собирается с ней серьезно поговорить.

– У вас в доме много комнат! – начала Белла строгим голосом.

– Да, да, слишком много, – ответила Иоанна задохнувшимся голосом. Многие из товарищей в ее подразделении не без укора напоминают ей, что пришла она из буржуазного дома. Это служит для них доказательством, что она ничего не смыслит во многих вещах, ибо в таком доме живет. Наверное, именно с этим связано то, что Белла собирается ей сейчас сказать.

– Есть у вас и незанятые комнаты?

– Есть несколько.

– Может, Хана, у вас будут готовы поселить в одной из них гостя из Израиля. Он болен и нуждается в условиях жизни, которые мы здесь не можем ему представить.

Тысячи скрипок заиграли на уродливом потолке комнаты секретариата! Любовь к халуцу вспыхнула мгновенно: он не только снял с ее души горечь и тревогу, но еще принесет ей большую честь в глазах у всех товарищей.

– Ну, конечно, Белла, конечно. Он может у нас жить, и еще как жить!

– Ты не должна раньше спросить разрешения в доме, Хана?

– Что?! Просить разрешения?

Она оказывает честь семье, принимая в гости халуца из Израиля, и должна еще спрашивать разрешения? Нет! Никакого разрешения! Они будут рады!

Таким образом, Зерах оказался в гостиной дома Леви.

Зерах обращается ко всем в гостиной:

– Шалом!

Никакого ответа. Никто не понимает, что он имеет в виду.

– Он приветствует вас, – пытается Иоанна снизить потрясение домашних. – Вы что, не слышите? Он благословил вас с миром.

Первым приходит в себя Гейнц. Подходит к Зераху и подает ему руку. О-о, у этого халуца еще те мускулы! Глаза Гейнца вопрошают:

– Кто вы?

Нет сомнения, что он, примерно, того же возраста, что и Гейнц, и тоже сын купца, но отец его – мелкий торговец кожей в польском городке. И Зерах – первенец в многодетной семье. В любом случае, понятно, что рос он в стесненных обстоятельствах. Денег у отца в карманах кот наплакал, но книги у него были в избытке. Хлеб и одежда всегда были в обрез, но образование – сверх нормы. Днем отец тяжело работал, а по вечерам корпел над книгами. Не дай Бог, если кто-нибудь из детей, сын или дочь, мешали его чтению.

«Ты ведешь себя, как гой!» – на его языке это означало, что он выгоняет прочь того, кто ему мешает. С женой и детьми он разговаривал на идише, но истинная его любовь отдана была ивриту. Много сил он отдавал воспитанию первенца Зераха в детстве. В тринадцать лет, возрасте совершеннолетия, бар-мицвы, он отослал его к дяде Срулику в соседний городок. Дядя также не был ни богатым, ни образованным. Занимался он переплетом книг. Зерах работал у него посыльным, и почти все время находился в окружении книг, благодаря чему рано научился читать, это было и заработком и выполнением заповеди. Дядя тоже был окружен множеством детей, но, в большинстве, это были девочки: все разговоры в доме были о них и их приданом. В постели Зерах тайком зажигал свечу и украдкой читал листы еще не переплетенных книг, которые брал с рабочего стола дяди. Зераху повезло, дядя в работе был медлителен, и книги, требующие переплета, неделями лежали в переплетной. Не было ни одного случая, чтобы Зерах должен был торопиться с чтением или прервать его в связи с необходимостью срочного переплета книги. Наоборот, были книги, которые он перечитывал два или три раза. Книга «Любовь к Сиону» пришла к дяде потрепанной и рванной, и многие месяцы лежала на столе. Дядя собирался переплести этот роман Авраама Мапу в роскошный переплет и обдумывал много времени, как за это взяться. Он был профессионалом с большой фантазией. Переплести книгу – дело мудрое, требующее долгого обдумывания. Это было темой бесед Зераха с дядей. Сидели они у окна-витрины дядиной переплетной мастерской, за рабочим столом, заваленным порванными и не переплетенными книгами, и работали на глазах у прохожих. Зерах научился делать лишь простые переплеты. Тонкости профессии он не изучил, ибо у него было много разных дел. На узкой улице находилась лавка Залмана-оптика, удивительного специалиста своего дела, одежда и борода которого тоже были необычны. Профессию, одежду, бороду он перенял у мастеров не евреев. Сам себе он дал кличку – Залман-эстет. Оказался в городке случайно. Намеревался ехать в другой город, на другом конце страны, но всего-то ошибся поездом, приехал сюда и тут осел, вместе с детьми и очками, которыми тоже занялся случайно. Обычно он был погружен в различные фантазии и слыл молчуном. И если уже иногда отверзал уста, поражал всех своими высказываниями. Гостили у него такие же, как он, странные люди, приезжавшие издалека и не знакомые никому в городке, только Залману. Останавливались у него на день-два, и исчезали, чужие всем по приезду и по отъезду, как, например, «Мешулах из Цфата». Однажды он появился, тощий и тщедушный, загорелый, с большим чубом, – пришел прямо в дом Залмана. И тот ходил с ним по домам евреев и собирал пожертвования. В дни пребывания «Мешулаха из Цфата» у Залмана, не переплел Зерах ни одной книги. Не так уж много было в те дни клиентов, приходивших к Залману исправить зрение с помощью очков. Лавка у него была небольшой, и снаружи висели огромные черные очки. Когда Зерах смотрел на эту лавку, чернело небо и все вокруг. Вся уличная жизнь виделась Зераху через черные очки Залмана мутной, отдаленной, словно в других мирах. Но если неожиданно люди выходили за пределы черных очков и представали перед Зерахом такими, какие они есть, сердце его становилось тяжелым, и он спешил вернуть их в пределы черных очков Залмана, в даль и в область мечтаний. И это стало привычкой Зераха не только в отношении живых существ. Так он относился и к образам, которые находил в порванных и не переплетенных книгах дяди Срулика. Когда дядя возвращался к дочерям и в свои комнаты, Зерах также прекращал работу. Начиналось время чтения. Брал Зерах приглянувшийся ему образ, извлекал из порванной книги и переносил за черные очки, в мир чудес и тайн Залмана, в темное колдовское свечение.