Убийца с крестом - Марсель Монтечино

— Что это значит?! Ложный арест — не шутка, подумай. Или ты меня похищаешь?

— Заткнись.

Сэперстейн начал угрожать.

— Таких дрянных копов, как ты, я съедаю на завтрак. Каждый день, в суде. Ты рискуешь потерять пенсию.

— Заткнись, — повторил Голд, протянул руку за спиной Нэтти и запер левую дверь.

— Неужели ты так глуп? — поразился Сэперстейн. — Не верю.

Голд пристально посмотрел на него. Улыбка пропала.

— Ты знаешь адвоката Ховарда Геттельмана? Ты знаешь Хоуи Геттельмана?

Нэтти изменился в лице, глаза его забегали.

— Да, да... Я знаю Ховарда, но...

— Почему ты сделал это, Нэтти? — Голд повысил голос, и крошечный человечек отпрянул, будто его ударили.

— Я... я не понимаю...

— Не ври, Нэтти! Мне нужна правда. Я хочу знать — почему? Зачем?

— Джек, пожалуйста, я не знаю, о чем...

— Умирающий не будет лгать, Нэтти.

Нэтти все не понимал.

— Бобби Фиббс, Нэтти. Уверен, он работал на тебя. И он шепнул мне твое имя, шепнул на ухо, тихо-тихо.

Нэтти понял. И побледнел от страха.

— Это... это ты! — выговорил он, запинаясь, вытаращив от ужаса глаза.

— Нет, Нэтти, это ты. И я хочу знать — зачем.

Сэперстейн отполз от него, забился в угол.

— Денег у тебя полно. Так зачем? Все же деньги? Или кокаин? Кокаин? Говори, Нэтти.

Сэперстейн уставился на него, губы шевельнулись, но он не издал ни звука.

— Нэтти! Скажи мне.

— Геттельман нанял тебя? Я за-заплачу больше. Го-гораздо больше, — выдавил Сэперстейн.

Голд покачал головой.

— Скажи мне зачем, Нэтти.

Сэперстейн дернулся, налег на дверь. Она не поддалась.

— Заперто, — сказал Голд.

— А! — Нэтти все толкал дверь.

— Заперто. Я запер ее. — Голд тронул Нэтти за плечо, тот затрясся. — Сюда, смотри сюда, Нэтти.

Сэперстейн повернулся. Голд высунул из кармана брюк дуло револьвера и бережно покачивал, поглаживал его, как будто это пенис, а он предлагает Нэтти заняться сексом.

— Успокойся, — сказал он мягко. — Расслабься.

— Джек, ради Бога, давай поговорим... — Маленький человечек дрожал.

— Этого-то я и хочу, Нэтти. Только этого.

И вдруг они услышали чувственный женский смех, серебристый и манящий. Из лифта вышли седеющий пятидесятилетний бизнесмен весьма самодовольного вида и женщина, значительно моложе. Левой рукой Голд поднял револьвер и приставил к виску Нэтти.

— Ш-ш-ш.

Парочка направилась к седану. Четко, звучно простучали высокие каблуки женщины. Мужчина что-то сказал, и она опять засмеялась, прикрывая рот рукой. Бизнесмен открыл левую дверцу, усадил женщину, задержал ее руку в своей. Потом обошел машину и сел за руль. Теперь через заднее стекло их было хорошо видно, как на картине. Они целовались, она обвила его шею. Целовались долго, минуты три-четыре, но вот силуэты их разъединились, женщина засмеялась снова грудным, волнующим смехом. Мужчина подал машину назад и поехал по скату к выходу.

Голд и Сэперстейн, застывшие, как восковые фигуры в музее, не двигались еще полминуты. Затем Голд, не опуская револьвера, сказал:

— Я думал, они будут трахаться. Прямо в машине.

Нэтти не отозвался.

Голд задал риторический вопрос:

— Ты когда-нибудь любил женщину. Нэтти?

Сэперстейн молчал. Голд повернулся к нему.

— Нет, конечно нет. Как ты мог любить женщину? Может, мать?

Сэперстейн пискнул что-то невразумительное.

— Не слышу.

Нэтти справился с голосом и выпалил даже слишком громко:

— Мать я ненавидел.

— Я любил трех женщин. Кроме матери. Трех. Одна мертва. Другая ненавидит меня. — Голд сделал паузу. — А третья — моя дочь, а Ховард Геттельман — ее муж.

Нэтти окаменел. Голд придвинулся поближе и быстро, негромко заговорил:

— Моя дочь боготворит меня. Все признают это, всегда признавали, даже когда она была совсем маленькой. «Девчушка молится на тебя» — вот что говорили люди. Она, только она никогда не осуждала меня. Никогда. Когда умерла Анжелика, и мир рушился, и все ополчились против меня, она ни слова не сказала, ни слова упрека. Ни о чем не спросила. Она никогда не переставала любить меня, ни на секунду. Я чувствовал, знал это. Пойми, Нэтти. Я чувствовал, она тянется ко мне. Отдает мне свою любовь. Она — единственный человек на свете, который думает обо мне, заботится обо мне. А ты... Ты послал к ней тех подонков, чтоб они насиловали и били ее.

— Джек, Джек, Джек...

— Они избили ее как собаку. — Голос Голда дрогнул. — Они насиловали ее в задний проход, в рот. По твоему приказанию, Нэтти?

— О Джек, нет...

— Они заставили ее сосать их... Ты им велел?

— Нет, Джек, ради...

— Они приставили ружье к голове моего внука. Они сказали Уэнди, что вышибут ему мозги.

— О, пожалуйста, Джек...

— Я убью тебя, Нэтти.

— Оооооооо, — стонал маленький человечек, в отчаянии заламывая руки.

Наверное, он обделался. В «роллсе» воняло, воняло животным страхом.

— Зачем. Нэтти? Деньги? Кокаин? Или ты хотел причинить боль мне?

— Нет! Нет! — запротестовал Нэтти изо всех оставшихся сил. — Я-я-я не знал, что Геттельман — твой зять. Я не знал! Клянусь! Я... я просто послал их достать кокаин. И все, просто хотел, чтоб они достали кокаин. Я не знал, что они все это сделают. Ни о чем таком не знал, только что узнал, от тебя. Богом клянусь!

— Ты знал, что посылаешь туда зверей.

— Нет! Нет!

— Ты знал, что при подобных кражах делают с женщиной.

— Нет!

— И особенно с белой женщиной.

— Нет! Умоляю!

Нэтти взмок от пота. Его розовый костюмчик покрылся темными пятнами.

— Зачем, Нэтти?

— Оооо... Кокаин, Джек. Мне нужно было достать кокаин.

— А купить ты не мог?

Нэтти попытался покачать головой, но Голд по-прежнему прижимал дуло к его виску.

— Нет! Никогда не хватает! — задыхался Нэтти. — Мальчики. Мальчики такие красивые. Все хотят их. Они любого могут иметь. А я старею! — Он уже кричал. — Старею! Мне трудно! Все трудней и трудней. Все хотят их, а им нужен кокаин. Так много кокаина. Умоляю, Джек!

— И даже у тебя не хватает денег, чтоб набить их ненасытные носы...

— О-о-о! Джек! Прошу, умоляю, Джек! Мне так жаль! Прости меня!

— Почему Геттельман?

— Он... Он... Ховард такой нетерпеливый, такой глупый. Такой податливый. Прости, Джек!

Несколько секунд оба молчали. Потом Сэперстейн начал снова:

— О Джек! Мне так жаль! Пожалуйста!

— Нэтти, я больше ничего не могу для нее сделать, — сказал Голд и спустил курок.

Голова Сэперстейна мотнулась, ударилась о стекло на левой двери. Коротенькие ножки конвульсивно задергались. Голд прижал дуло к затылку. Выстрела не было слышно. Только щелкнуло — и все. Ноги Нэтти перестали дергаться. В салоне пахло порохом, человеческими испражнениями и слабо, едва уловимо кровью. Голд подхватил упавшую шляпу Сэперстейна. Этой мягкой войлочной шляпой он решил воспользоваться как перчаткой. Протер ручки и замки. Вылез из машины. Посмотрел на часы. Они показывали 22.15. Достал из кармана баллончик с краской. И на ветровом стекле «роллса» нарисовал два больших темно-красных креста. Потом стал на колени и по всей длине машины с левой стороны написал огромными, корявыми буквами: УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! Мертвые глаза Нэтти смотрели на него. Голд направил струю краски ему в лицо, изобразил крестик и на нем. Поднялся, обошел машину, обтер заднее сиденье, капот, извлек из кармана рубашки ключи от «роллса», тщательно протер каждый ключ и бросил на сиденье рядом с трупом. Сделал надпись и на правой стороне: СМЕРТЬ ЕВРЕЯМ! Пульверизатор шипел, как ядовитая змея. Голд оглядел еще раз свою работу, засунул шляпу под машину и, не оборачиваясь, пошел через пустой гараж к лестнице.

«Форд», никем не замеченный, спокойно ждал его в переулке у японского ресторанчика. Ярлыка за неправильную парковку не было. Голд поехал на запад, в Олимпийский район, несколько миль ехал медленно, потом, после поворота на юг, к бульвару Вествуд, быстрее. Миновал светофор и выехал на скоростную автостраду, ведущую в Санта-Монику. Через девять минут он остановился на стоянке у пирса. Опять проверил часы. Было 22.36. Запер «форд» и вышел на причал.

Здесь, около океана, в субботний августовский вечер, казалось, никто и не слышал, что совсем недалеко, в Лос-Анджелесе, готовятся к войне. Люди настроились развлекаться. Не обращая внимания на запрещающие таблички, крепкие, в открытых до предела бикини молодые женщины скользили по пирсу на роликах. Черный мускулистый франт с укрепленным на плече приемником выделывал замысловатые вензеля под ритмичную механическую музыку. Фигура его — от оранжевых роликов до макушки — излучала здоровье и радость. Стайки мексиканских ребятишек собирались у киосков, покупали пиццу, бананы на палочках, поедали тающие в руках вафельные конусообразные стаканчики мороженого. В дальнем конце причала теснились серьезные рыбаки — старики, остаток жизни которых был не длиннее четырехметровой удочки, женщины-эмигрантки с суровыми лицами, латиноамериканки, азиатки, окруженные ордами толстеньких детишек. Они не отрывали глаз от подпрыгивающих на воде пробок, заменявших поплавки. Белый подросток сидел, прислонившись к облепленному ракушками столбу, и играл Баха на серебристой флейте.