История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - Джованни Казанова

Мы обедали, однако, очень весело, и Сара и я, во всех наших разговорах являли перед ее матерью и отцом совершенную дружбу, без всякого ухудшения. Я повел их в итальянскую оперу, которую давали в Ковент-Гарден, затем мы вернулись к себе, где, хорошо поужинав, пошли спать, в совершеннейшем мире.

Я провел все следующее утро в Сити, чтобы рассчитаться по счетам с банкирами, у которых еще были мои деньги, и взять от всех письма на Женеву, так как мой отъезд был решен, и сказал нежное адье честному Босанке. Я мог остаться в Лондоне еще не более чем на пять-шесть дней. После обеда я дал свою коляску м-м М. Ф., которая должна была делать прощальные визиты, и я сам поехал попрощаться в пансион моей дочери, которая, проливая слезы, припала ко мне, затем я решил пойти повидаться с ее матерью, потому что Софи уговорила меня доставить ей это удовольствие.

Вечером за ужином мы говорили о нашем путешествии, которое все должно было лечь на мои плечи, и М. Ф. согласился со мной, что вместо того, чтобы ехать через Остенде мы лучше поплывем в Дюнкерк. М. Ф. нужно было закончить еще несколько мелких дел. Он оплатил все свои долги, и он мне сказал, что прибудет в Берн, имея еще в кошельке полсотни гиней, оплатив при этом две трети стоимости путешествия. Я должен был с этим согласиться, но решил ни за что не предъявлять ему никаких счетов. Я надеялся в Берне получить Сару в супруги, как только получу на это ее согласие, потому что я с ней об этом еще не говорил. На следующий день, позавтракав вместе со всем семейством, после того, как отец ушел по своим делам, я взял ее за руку в присутствии ее матери и спросил тоном самой полной любви, могу ли я быть уверен в том, что она отдаст мне свое сердце, если мне удастся получить в Берне согласие ее отца, поскольку мадам заверила меня, что в своем она мне не сможет отказать. Едва мы приступили к этому разговору, мадам поднялась, сказав нам самым ласковым тоном, что наше объяснение может длиться долго, она оставляет нас до полудня, и, сказав это, она берет свою старшую дочь и отправляется делать визиты.

Сара, продолжив наш разговор, говорит мне, что не может понять, как я могу сомневаться в ее согласии после тех доказательств нежности, что она мне дала, и тех даров, что я от нее получил. Она говорит мне, храня на лице выражение правдивости, любви и благодарности, что, став моей женой, она уверена, что никогда не перестанет быть счастливой, что у нее никогда не будет иной воли, кроме моей, и что в тот момент, когда она должна будет следовать за мной, она не сочтет свою родину достойной ее сожалений.

Моя умиленная душа не может противиться силе и нежности этих слов. Я заключаю в мои объятия влюбленную Сару и вижу, что она вторит моему порыву; но она заклинает меня сдерживать их, когда видит, что я готов их завершить, как любой нежный любовник считает своим долгом разделить их с объектом своего обожания. Сара, сжимая меня в своих объятиях, умоляет меня не требовать от нее того, что она решилась мне дать только тогда, когда полностью будет мне принадлежать, связанная узами брака.

— Как! Ваше сердце готово привести меня в отчаяние? Подумайте, ваше сопротивление может стоить мне жизни. Великий боже! Возможно ли, чтобы вы меня любили, и чтобы в то же время такой гибельный план не внушал бы ужаса вашей любви? Я должен, однако, быть уверен, что вы меня любите.

— Да, мой нежный друг, будьте в этом уверены.

— Увы! Этой уверенности не может быть мне достаточно, если вы отделяете ее от убежденности, никогда не прерываемой.

Видя, что у меня текут слезы, взволнованная Сара ощущает упадок сил, который заставляет ее броситься на кровать, стоящую в двух шагах. Ее бледность тревожит меня я смачиваю ей виски одеколоном из флакона, и она открывает глаза, приоткрывает мне свой рот и кажется рада моему поцелую, который уверяет ее в успокоении моей души.

В этой ситуации даже сама мысль о том, чтобы воспользоваться ее состоянием, чтобы удовлетворить мои желания, внушила бы мне ужас, если бы даже она и появилась в моей голове. Будучи не настолько в бессознательном состоянии, чтобы не заметить мою сдержанность, она снова задумывается, ошеломленная, возможно, жаром моих поцелуев, запечатленных на ее устах, ее плечах и ее прекрасных руках. Снова сев, она говорит, что я только что еще более убедил ее в своей нежности.

— Как! Вы можете вообразить, что я могу быть настолько подл, что воспользуюсь вашей беспомощностью, чтобы доставить себе наслаждение, в котором вы не сможете участвовать?

— Разумеется, нет, тогда бы я не смогла воспротивиться, но, возможно, я не смогла бы вас после этого любить.

— Боже! Что слышу я! Божественная дева! Это волшебство. Я пропал.

После этих слов я сел у ее изголовья и предался самым грустным мыслям, которые Сара не прерывала. Наконец, вернулась ее мать и спросила у дочери, почему та еще в постели. Сара ответила, что чувствует себя неважно.

Немного погодя зашел и ее отец, и мы пообедали, но довольно грустно. То, что со мной произошло и что я услышал из уст этой девушки, сердце которой было настолько же чисто, насколько сильна ее страсть, погрузило меня в настоящее уныние. После последней сцены я не мог больше ни на что надеяться, и, зная свой темперамент, я почувствовал необходимость подумать о себе. Не прошло и шести недель, как господь мне помог освободиться от цепей, в которые заковала меня Шарпийон при моем посредничестве, несмотря на то, что я понимал всю низость ее характера; и теперь я видел, что я в опасности стать жертвой настоящего ангела, добродетелями которого мой разум должен был бы восхищаться. Мне невозможно было на это согласиться, и, не будучи даже уверен, что она станет моей женой, я предвидел пропасть, в которой окажусь. Она стала бы тому причиной, и я не заслужил бы даже убогого сочувствия, имея право этого избежать.

Таковы были мои размышления после ее обморока, и они во мне все более зрели.

В Сити имелась распродажа различных вещей, которые распределялись с помощью выигрыша в лотерее; Сара прочитала объявление об этом в газете. Я пригласил ее вместе с мадам пойти со мной в Сити, чтобы сыграть в эту лотерею. Это было что-то вроде ярмарки в Сохо-Сквер, где женщины выставляли на продажу свои собственные вещи по справедливой цене, но с помощью лотереи. Вещь, к примеру, которая стоила десять гиней, предлагалась за десять билетов по гинее каждый, распределяемых между посетителями; тот, кому доставался счастливый билет, получал вещь.

Мы увидели, что место заполнено персонами самого высокого ранга, среди них — миледи Харрингтон с миледи Стеноп и Эмилией, ее дочерьми. У матери было странное объявление. Она старалась с его помощью, ссылаясь на комиссаров юстиции, разыскать вора 6000 фунтов ст., что были украдены у ее мужа, в то время как весь Лондон не сомневался, что именно она завладела этой суммой. М-м М. Ф. не собиралась играть, но не сочла необходимым воспротивиться просьбе, которую я высказал ее дочерям, сыграть за меня. Соответственно я дал им несколько гиней, и они были счастливы. Таким образом, за десять-двенадцать гиней, что они потратили, они принесли домой лотов на шестьдесят. После обычных фасонов они согласились, чтобы все это я подарил им. Это были штука тонкого полотна, два платья из Индии и колье из рубинов, которое досталось Саре; ее отец продал его перед возвращением в Швейцарию, где законы против роскоши были весьма суровы.