История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9 - Джованни Казанова

Начальник стражников в сопровождении переводчика приходит мне сказать, что хочет отвести меня в Ньюгейт. Это лондонская тюрьма, где содержатся только самые несчастные и самые гнусные преступники. Я говорю ему, что ожидаю поручителей, и что он сможет отвести меня в тюрьму к вечеру, в случае, если поручители не придут. Он не хочет на это согласиться. Он говорит, что как только мои поручители придут, он придет забрать меня из тюрьмы, и поэтому мне должно быть все равно. Переводчик говорит мне на ухо, что наверняка этот человек оплачен противной стороной, чтобы доставить мне неприятностей, поместив в тюрьму, и, соответственно, я смогу остаться здесь, дав ему денег. Я спрашиваю, сколько, и, поговорив с ним в сторонке, он говорит, что десять гиней заставят его удержать меня здесь до вечера. Я говорю ему, что мне любопытно увидеть тюрьму Ньюгейт. Вызывают фиакр и отводят меня в тюрьму.

При моем вхождении в этот ад толпа несчастных, из которых несколько должны быть повешены на неделе, приветствует мое появление, высмеивая в то же время мой наряд. Видя, что я с ними не разговариваю, они сердятся и начинают говорить мне оскорбления. Тюремщик их успокаивает, говоря, что я не говорю по-английски, и отводит меня в комнату, объясняя мне, сколько она мне будет стоить, и тюремные правила, как если бы он был уверен, что я должен остаться там надолго.

Но через полчаса появляется тот человек, который хотел получить с меня десять гиней, чтобы оставить меня у себя, и говорит, что мои поручители меня ожидают у Сарджентфила, и что моя коляска стоит у дверей. Я благодарю Бога, я выхожу, и вот, я снова перед человеком с завязанными глазами. Я вижу мистера Пегу, моего портного, и Мейсоннёв, моего торговца винами, которые меня приветствуют и рады, что могли оказать мне эту маленькую услугу. Невдалеке от себя я вижу Шарпийон вместе с Ростенгом, прокурора и Гудара. Мои поручители говорят свое имя писарю, который их допрашивает и затем идет говорить с магистратом, который их одобряет и подтверждает правомочность их поручительства. Они идут расписаться, и затем Серджентфил говорит мне повторно расписаться под поручительством, которое подписали мои поручители, и говорит мне помягчевшим голосом, что я свободен. Я подхожу к столу писаря, чтобы расписаться, спрашивая, сколько стоит поручительство, и он отвечает мне, что сорок гиней, а для поручителей — по двадцать. Я расписываюсь, говоря Гудару, что красота мисс Шарпийон стоила бы, быть может, десяти тысяч, если бы магистрат ее увидел. Я спрашиваю имена тех, кто послужил ей свидетелями, и мне дают прочесть имена Ростенга и Боттарелли. Я бросаю злой взгляд на Ростенга, который был там, бледный, как смерть, из сочувствия не глядя на Шарпийон. Я спрашиваю у писаря, должен ли я платить расходы, и он говорит, что нет, что вызывает дискуссию между ним и прокурором красавицы, которая находится здесь, огорченная тем, что не может уйти, пока не будут оплачены расходы на мое задержание. В это время я вижу еще трех или четырех других англичан, прибывших, чтобы поручиться за меня. Они просят меня их извинить за законы Англии, слишком часто суровые для иностранцев. Я, наконец, возвращаюсь к себе, мне не терпится лечь спать после этого дня, одного из самых изнурительных в моей жизни.

Глава XIII

Болтарелли. Письмо Полины через г-на де Саа. Попугай-мститель. Почини. Венецианец Гуэрра. Я снова встречаю Сару; мой проект жениться на ней и следовать за ней в Швейцарию. Ганноверки.

Так закончился первый акт моей комедии, второй начался на следующий день. Сойдя с кровати, я услышал шум у моих дверей, я подхожу к окну, чтобы посмотреть, кто там, и вижу Почини, этого бесчестного мерзавца, который обворовал меня в Штутгарте и о котором читатель должен вспомнить. Он хотел войти, не дожидаясь объявления о себе, и в этот момент меня увидел. Я сказал ему, что не могу его принять, и закрыл окно.

Четверть часа спустя приходит Гудар, держа в руке английскую газету, называемую «С.-Джеймс Кроникл», где вкратце изложена история моего ареста, начиная с праздника в Сохо Сквер до моего возвращения к себе, освобожденного под залог в общей сложности в восемьдесят фунтов стерлингов. Мое имя и имя Шарпийон скрыты, но имена Ростенга и Боттарелли напечатаны без всякой маскировки и газетчик воздал им хвалы. Я попросил Гудара отвести меня сразу к Боттарелли, с которым я хотел познакомиться. Мартинелли, прибывший в это же время, захотел меня сопровождать.

На четвертом этаже бедного дома мы вошли в комнату, где перед нами предстала картина нищеты, составленная из женщины, четырех детей и пишущего за столом мужчины. Этот мужчина и был Боттарелли. Он поднимается, я спрашиваю у него, знает ли он меня, он говорит, что нет, и я на это говорю, что я тот самый Казанова, которого он, как свидетель, отправил накануне в Ньюгейт.

— Месье, я этим огорчен; но вы видите мою семью. Мне нужны были две гинеи; я вам послужу задаром, когда хотите.

— А вы не боитесь, что будете повешены?

— Нет, месье, так как ложного свидетеля не приговаривают к виселице. Закон требует, чтобы нас депортировали; но в Лондоне нет ничего более трудного, чем доказать, что свидетель солгал умышленно.

— Мне сказали, что вы поэт.

— Да, месье. Я продолжил Дидону (драма Метастазио ) и сократил Деметрио [42].

Я оставил этого мерзавца, дав, из чистой благотворительности, гинею его жене. Она дала мне экземпляр творения своего мужа, на титуле которого значилось: «Секрет франк-масонов раскрыт» Он был монахом в Пизе, у себя на родине, и уехал оттуда с нею, которая была монашкой. Он женился на ней в Лондоне.

В эти дни г-н де Саа сам, что меня удивило до крайности, передал мне письмо моей дорогой Полины, которая сообщала о несчастье с моим верным Клермоном. Она стала женой графа Ал. Меня чрезвычайно удивило то, что, как он клялся мне, он знал, кто она такая, с самого прибытия ее в Лондон. Это причуда почти всех министров — стараться создать впечатление, что они знают больше, чем есть на самом деле. Г-н де Саа, однако, был вполне порядочный человек. Шарпийон провела его почти так же, как и меня. Но вот событие, которое должно заинтересовать читателя с хорошим чувством юмора.

Прогуливаясь утром по городу, я проходил в месте, называемом рынком попугаев. Заметив одного, красивого, в новой клетке, я спросил, на каком языке он говорит, и мне ответили, что, поскольку он молодой, он не говорит ни на каком. Я дал десять монет, которые за него просили, и отправил к себе. Решив научить его нескольким интересным словам, я решил поместить его возле моей кровати, и повторял постоянно: «Мисс Шарпийон еще более шлюха, чем ее мать». Я затеял эту шутку только для смеха, и, разумеется, без всякого злого умысла. Менее чем в две недели любезный попугай выучил настолько хорошо эти несколько слов, что повторял их с утра до вечера, с тем дополнением, что, произнося их, он разражался громким смехом, чему я его не собирался учить.