Третья раса - Дмитрий Янковский

Вытянув один тяжеленный модуль, мы с трудом оттянули его к борту, потом вернулись за вторым. Привязать аккумулятор к руке было нечем, зато на каждой батарее имелось по две очень удобных погрузочных ручки.

— Будем держаться за них, — пожал я плечами.

— А если судороги? — сощурилась Молчунья. — Стоит отпустить балласт, и пробкой взмоешь наверх, прямо в ласковые руки Долговязого. Надо подстраховаться хоть чем-нибудь.

Она достала из кармана небольшой монтажный ножик, отрезала два куска швартового линя от катера и обвязала их себе и мне вокруг пояса. Свободные концы мы закрепили на ручках аккумуляторов.

— Готова? — спросил я.

— Да.

— Тогда ты первая. Давай помогу перекинуть батарею через борт.

Молчунья покрутила пальцем у виска. Этот жест не нуждался в переводе.

— Поодиночке нельзя, — пояснила она. — В слое ила потом не найдем друг друга, а монитор только один. И так без света уходим! Нырять можно только в связке, иначе верная смерть.

Об этом я как-то не подумал, слишком спешил. Пришлось отрезать еще кусок линя и примотаться им друг к другу. Мобильность в такой связке, да еще с батареями, была не лучше, чем у сказочного Тяни-Толкая, но иначе нырять действительно было нельзя.

Двигаясь боком, лицом друг к другу, словно в дурацком танце, мы с трудом взгромоздили аккумуляторы на край борта.

— Если бы Леська нас сейчас увидела… — усмехнулся я.

— Она что, ревнивая? — удивилась Молчунья.

— Не имел возможности выяснить, — ответил я.

В этот момент скрипнула, открываясь, дверь в надстройке — кто-то собирался выйти на палубу. Не мешкая больше, мы столкнули аккумуляторы за борт и камнем рухнули в поджидавшую нас пучину.

В этот раз погружение оказалось во много раз более стремительным, чем прошлое — одежда на мне трепетала и потрескивала от мощного набегающего потока воды.

— Выпусти весь воздух! — напомнил я напарнице. — А то давлением легкие разорвет.

Мы выдохнули, сколько смогли, а растущее давление справилось с остальным, выдавив из нас последние пузырьки воздуха. За первые тридцать секунд мы стремительно преодолели метров пятьдесят, и от такой резкой перемены глубины голову стиснуло, словно стальным обручем. Вода неумолимо устремилась в ноздри и в рот, незащищенные силиконовой пленкой. Справляться с напором не получалось, и я вдосталь нахлебался воды, которая попала и в желудок, и в легкие. Ощущение было не из приятных. Но самое противное, я знал, будет внизу, когда придется всю эту воду из легких выдавливать. Грибок ведь не будет выделять кислород вечно, а лишь пока в крови достаточно сахара. Рано или поздно дышать все равно придется, иначе отека легких не миновать.

За минуту мы преодолели, судя по показаниям глубиномера, полных сто пятьдесят метров. Получалось, что погружение идет чуть медленнее, чем я рассчитал. Быстро темнело, вода становилась все холоднее и холоднее, обжигая кожу.

— Как ты? — спросил я Молчунью.

— Плохо, — ответила она. — Воды нахлебалась.

— Я тоже.

— И холодно. Какая глубина?

— Двести метров.

Мы входили в зону сумерек океана. Все погружалось в темнеющий красный мрак, и я знал, что вскоре наступит полная, непроницаемая темнота. Она стискивала нас с не меньшей силой, чем давление.

— Надо начинать двигаться, — подсказал я. — А то когда прихватит, будет поздно. Заодно согреемся.

Мы, обвязанные одной веревкой, друг друга уже не видели. Я ощутил, что Молчунья машет руками и ногами, только по усилившейся турбулентности воды. Без контактных линз вообще видно было до крайности плохо, так что с я с трудом различал цифры на табло перчатки. А вот активные движения помогли — согреться не согрелся, но кровь быстрее разогналась по стиснутым жилам, и в голове прояснилось.

Я ощутил, как Молчунья поймала в темноте мою руку и притянула меня к себе.

— Здесь Леська нас точно не увидит, — сообщила она, прижимаясь ко мне всем телом. — Зато так намного теплее и не так страшно.

В этом она была права, но я все равно ощутил неловкость. Ее тело было упругим, горячим и трепещущим, волнующим до неприличия, и это меня угнетало. Однако оттолкнуть я ее не мог и решил относиться к происходящему с других позиций — прижавшись друг к другу, мы просто оказывали товарищескую взаимопомощь. Было холодно, и мы грели друг друга.

— Зато Жаб точно знает, что сейчас происходит, — на всякий случай напомнил я.

— Ну и пусть, — ответила Молчунья. — Пусть знает, чего он себя лишил.

Это мне показалось сильной позицией, и я, назло Жабу, прижал Молчунью крепче к себе. Она не отстранилась, а наоборот, крепче обвила рукой мою шею. Так, словно две слившихся торпеды, мы с огромной скоростью пронизывали сгустившийся мрак. Только светлячок монитора в перчатке туманным зеленым пятном выделялся во тьме. И еще изредка вспыхивали размытые сполохи светящихся глубоководных существ.

К концу третей минуты вода сделалась совсем ледяной. Она немилосердно жгла кожу, и даже слившееся тепло наших тел не могло противостоять этому холоду. Я прижался щекой к щеке Молчуньи, так было легче, но не намного.

— Обними меня крепче, — попросила Молчунья. — Сил нет терпеть этот холод.

У меня все тело онемело, и я уже мало что ощущал. Кожу стянуло, а сердце колотилось все быстрее и быстрее, как бьют в сигнальную рынду во время пожара. Захотелось кричать, но какой может быть крик в глубине? Я вдруг явственно понял, что мы умрем. Вот так, вместе, обнявшись, навеки слившись, погибнем от переохлаждения, даже не достигнув дна. Опустимся уже мертвыми и будем качаться, привязанные к аккумуляторам, пока донные падальщики не превратят наши тела в груду костей.

Даже если достигнем дна живыми, это вряд ли что-то изменит. У меня все суставы свело от холода, и я не представлял, как такими замерзшими пальцами можно будет отвязать линь от балласта или ввести код открывания шлюза. По большому счету, у нас не было ни малейшего шанса. Но мне было горько не за себя — настоящий охотник и должен погибать в океане. Меня угнетала мысль, что Леська много лет проведет в тюрьме, а это никому еще не шло на пользу. Хотя, судя по тому, как это дело раздули, там и до смертной казни не далеко. Как это ни страшно, но я бы предпочел такой исход событий. В смерти гораздо меньше страшного, чем в длительном заключении.

— Я же говорила, что мы умрем, — раздался в наушниках синтезированный голос Молчуньи.

— Жалеешь?

— Нет. Что может быть лучше, чем умереть в океане? Пусть это будет на совести Жаба. Мне уже и не больно совсем. Все онемело. А Леську жалко.

— Ее скорее всего тоже убьют. Нет ничего более жестокого, чем толпа, потерявшая рассудок от ужаса. А в новостях я увидел именно это.