Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ким вспыхнул помимо своей воли. Глаза девушки, обращенные к нему, были гораздо красноречивей слов в записке. Заколебался на мгновение, чувствуя, что идти и хочется, и нет — какая-то сила удерживала, старалась образумить. Но как скажешь об этом Эле?
Он кивнул в ответ.
Поехали на автобусе. Эля заявила, что незачем тратить драгоценное время на пешие прогулки. А Ким всю дорогу терзался сомнениями, понимая, однако, что сомневаться поздно.
Эля жила в двухэтажном доме той самой окраины города, откуда не раз доводилось ему возвращаться домой в ночь-полночь, а одно такое возвращение оставило на его темени зажившую, но еще прощупываемую отметину.
Эля втолкнула его в комнату:
— Располагайся, включи пока телевизор, а я мигом…
Ким опустился в кресло. В этой комнате все ему было знакомо: голубые обои на стенах, шторы на окне, поверх капроновой воздушной кисеи разрисованные диковинными кувшинами, торшер о трех рожках и едва уловимый запах «Лесного ландыша» — Эля всем духам предпочитала эти.
По-прежнему со стены, с увеличенной фотографии в овальной рамке, улыбалась девушка: короткая летящая стрижка, пухлые отворенные губы, светлые и ласковые глаза.
А вот явился и оригинал — Эля успела переодеться, открытое платье пестрит бубновыми ромбиками и не скрывает ладных ножек девушки.
Все по-прежнему… Только вот в нем самом, в Киме, обнаружились какие-то перемены. Раньше, когда он оказывался в этой комнате наедине с Элей, радость распирала его подобно весенним бурным и нетерпеливым потокам… Неужто половодье совсем сошло с этой заверти?
— Давай немножко выпьем, — предложила Эля.
— Ну, разве что немножко.
Оставалось надеяться, что вино подстегнет настроение и сердце, сметет прочь то отчуждение, которое лишь сейчас он обнаружил в себе, в давно налаженных отношениях с этой девушкой. И опять-таки ему хотелось этого — он ощущал со всей силой, — но что-то удерживало, вразумляло, расхолаживало.
Эля поставила на журнальный столик пузатую бутылку коньяка.
— Ого! Армянский… — усмехнулся, разглядев наклейку, Ким. — Крепкое зелье.
— Припасла еще к Восьмому марта… ведь ждала тебя, а получила всего-то открытку: «Поздравляю… желаю…» — Она бросила на Кима пытливый взгляд, от которого он еще более смешался и ответил по возможности непринужденней:
— Ну, что ж, где винцо — там и праздник. — Вышиб пробку, разлил в рюмки. — Прими еще раз мои запоздалые, но искренние поздравления!
— Спасибо, — ответила Эля, опустив ресницы. — Ким, а ведь ты… ты изменился очень ко мне. Думаешь, не вижу?.. С тобой творится что-то, хотя и не пойму что. Холодом от тебя так и веет… Неужели я тебе надоела?
— Ну, скажешь тоже! Ты самая милая и самая славная девушка на свете. Я пью за тебя, за твое здоровье! Только, гляжу, сама-то ты и не пригубила…
— Ничего, ты на меня не равняйся. Пей, наливай еще. Ты ведь мужчина, а я…
Было совершенно ясно, что сейчас один поцелуй избавил бы их обоих от долгих разговоров и тягостных объяснений, но вот с поцелуем-то Ким и не спешил. Предпочитал вести все тот же шутливый разговор, но и он иссяк — водворилось неловкое и тягостное молчание.
Наконец Эля прервала его:
— Ким, скажи прямо… ты о ней думаешь?
Спросила едва слышно — настолько невыносимо было для нее произнести эти слова, но и не высказать их уже не могла.
— О ком это ты?
— О той, из редакции…
Ким смешался, набрался было духу снова отшутиться, однако ответил серьезно, не подымая глаз:
— Не знаю, Элечка… Я сам не понимаю, что со мной происходит.
Эля, хотя, наверное, уже и подготовила себя к любому ответу, не смогла сдержать накопившихся чувств:
— Дурак!.. Как говорили в старину: с суконным рылом — в калашный ряд… Разве ты не видел, какой у нее жених? Сам из себя красавец, даже по телевизору его показывают, к тому же говорит как складно… А от тебя железом да смазкой несет за полверсты! Как же, очень ты нужен этой фифе, разве что описать твои трудовые подвиги — и то лишь чтоб отблагодарить за чудесное свое спасение от этих шакалов… Дурак ты и дурак!
— Может, ты и права, Эля, — сумел сдержаться Ким. — Но я ничего не могу поделать с собой.
— Нашел тоже красавицу, цаплю длинноногую! А глазищи на лице, как у совы!.. — Теперь она кричала зло и нервно, мечась по комнате, не отдавая себе отчета, что делает самую непоправимую глупость: бранит соперницу.
— Успокойся, — попросил Ким уныло, уже понимая, что ее не уймешь ничем.
— Не успокоюсь! Я ведь не из-за себя, а из-за тебя воюю… — Она подбежала, горячими руками запрокинула его голову. — Все равно у тебя с ней ничего не получится! Зря только изведешь себя, а после будешь каяться…
— Может, и буду…
— А я-то, дурища, планы строила: будем вместе, квартира есть, все есть… и мама к тебе хорошо относится… Неужто не надоело тебе в общежитии?
— Я тоже этого хотел, Эля. Честно тебе говорю… а теперь вот все рухнуло…
— Да чем я хуже ее? Чего во мне недостает? — Эля даже обвела себя изумленным взглядом.
— Я и сейчас могу повторить, что ты чудесная девушка, каких мало, или даже вовсе нету… Мне с тобою было очень хорошо. И рядом с тобою — это я тоже знаю, — я бы твердо стоял на ногах…
— Но я же не изменилась, хуже не стала! Что же ты отрекаешься от меня?
— Понимаешь, просто стоять на ногах — этого, наверно, еще недостаточно. Надо мечтать, пускай даже о самом недостижимом, пытаться взлететь…
— Гляди, взлетишь орлом, а сядешь курицей!
— Вполне возможно. Вот с этим я спорить не стану.
— Ну, правильно. Большого риска нету — ведь ниже земли все равно не упадешь. Только попомни, Ким, мои слова: эта земля будет для тебя уж не мягкой, цветущей, а мерзлой и твердой, как камень! — Эля не заметила, как в ревности и гневе заговорила высокопарно, подражая Киму.
— Запомню твои слова, обдумаю. Но вся беда в том, что я ни о чем сейчас не могу спокойно думать… И давай, Эля, прекратим этот разговор, покуда вдрызг не рассорились… извини, но мне, наверно, лучше уйти.
— Не уходи, Ким!
— Мне надо побыть одному… разобраться в себе.
— Не отпущу! — разрыдалась Эля, бросаясь Киму на шею, спрятала мокрое лицо на его груди.
Ким, почти машинально, гладил волосы, плечи девушки, убеждаясь с отчаяньем, что даже это не доставляет
