БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

— Как в вашем фильме «Сбежавший поезд» — ведь там тоже как бы Америка с Россией? — спросил Рахлин.

— Да, — согласился Андрей. — Но в «Поезде» еще и личные какие-то элементы есть. В смысле американской иллюзии, что могут быть Свобода и Любовь, и что эти два понятия сочетаются.

— И все же здешние критики сразу же уловили, что это не американский фильм. Я не один раз встречался с этим мнением. А как с фильмом «Гомер и Эдди»? — продолжал расспрашивать Андрея Рахлин.

— «Гомер и Эдди» фактически не имел здесь никакого выхода, он только получил премию. Этот фильм я поставил по сценарию американского писателя.

— Это именно то, что вы раньше сказали об Америке — страна, где есть свобода, но нет любви. И где все живут, как собачки бездомные, замерзшие на улице… — добавила Мила.

— Я, и правда, отношусь ко всем американцам, как к сиротам: у них у всех сильно развито чувство сиротства. И они знают, что они сироты и сами с собой это делают — стариков своих отправляют умирать в дома престарелых…

— И, наоборот, — родители как можно раньше детей отправляют из дома «в люди»…

— Уважение к старикам — это другая культура, которой в Америке не существует. Здесь присутствует этакое отрицание связи поколений. И это непривычно человеку, который приехал из страны с азиатской ментальностью, представителем которой я являюсь. Россия для меня в общем-то страна азиатская, да и сам я во многом чувствую себя азиатом. Вот я и пытался рассказать в фильме об этих сиротах…

— В «Гомере и Эдди» именно ваши мысли, ваш взгляд: снег, Россия… Смотришь — и видишь Сибирь, — это повторила Эмилия, и Сергей тут же добавил: —…начиная со старика в отхожем месте без двери.

— Ну да, верно: когда делаешь картину, делаешь ее своей. — Андрей говорил это после очередного телефонного звонка, занявшего минут пять времени, в течение которых он обменивался короткими репликами со своим собеседником: говорил он при этом по-английски и, судя по его тону, беседа протекала довольно напряженно. — Чем больше продюсер платит, тем меньше свободы остается режиссеру. — Андрей, все еще посматривая на только что положенную трубку телефона, возвращался к нам. — Поэтому я говорю им: «Вы мне недостаточно платите для того, чтобы я делал картину для вас, господин продюсер, или вообще для широкого зрителя. Мне нужно ровно столько денег, чтобы картину я сделал для себя…».

— Ну, и как же все-таки при таких условиях вы работаете? Причем, довольно постоянно?.. — продолжал расспрашивать его Сергей.

— Во-первых, потому, что везет. И еще — приходится «крутиться». Хотя все это очень непросто. Пока я не могу о себе сказать: я преуспевающий режиссер! Я думаю, что если есть какие-то списки режиссеров — «А», «В», «С», то я — в списке «С». То есть не в тех списках, которые перечисляют преуспевающих режиссеров. Все знают мои работы, но знают также, что я слишком «артси» — художественный. «Хороший парень, бесспорно, но „артси“», — так обо мне отзываются. Я, что называется, не вошел в «номенклатуру».

К слову, — аппараты ЦК партии и любой большой кинокомпании имеют очень большое сходство — корпоративное мышление. Люди получают зарплату за то, чтобы сказать «нет». И только один получает зарплату за то, чтобы сказать «да». Но вот его-то как раз и не встретить. И обычно слышишь: «Я прочел ваш сценарий, но пока не знаю, что о нем думать»…

— Но ведь вы давно могли бы почивать на лаврах! Быть, что называется, на фестивальном кругу, в жюри и т. д. — как, скажем, некоторые режиссеры оттуда, из России: давно уже ничего не снимают, но активно циркулируют в кинематографическом мире, — Сергей испытующе посматривал на Кончаловского.

— Я уехал в 42 года, имея картины, фестивальные звания и прочее… Так уехать из России означает получить колоссальный удар: оказывается вдруг, что ты совсем не то, что думаешь о себе. Все-таки жизнь в России создавала определенные иллюзии: что ты, например, особо известный. Или — особо талантливый… И вдруг ты приезжаешь — а тебя никто не знает. Да и знать-то не хочет… — Андрей ненадолго задумался и, как бы вспоминая, продолжил. — Приходится начинать все сначала. Знаете, ведь это очень освежающее ощущение! Я себя в этом смысле почувствовал настолько молодым, что до сих пор ощущаю свою молодость.

И я все время чему-то учусь. Я хочу учиться — хочу научиться еще чему-то, пока жив! Когда я снимал «Танго и Кэш», я все время чему-то учился: я хотел видеть, как живут большие звезды, хотел знать, как они работают, хотел знать, сколько человек у них работает в обслуге… Да и просто интересно знать, что это такое — снимать 50-миллионную картину. Наблюдать, например, как эти люди прилетают на вертолетах на съемочную площадку…

Мне все время хочется узнать новое, и потому я «влезаю» во множество картин. А еще присутствует некая авантюристическая жилка. Но даже дело и не в этом. Вот вы говорите — «почивать на лаврах». Я думаю, что мои соотечественники, вернее, значительное их число, искренне верят в то, что именно дома они могут принести пользу. Те же, кто стремится уехать, просто не знают, что их ждет здесь. Это же страшно — когда вдруг замечаешь, что все учтиво кивают головами, но при этом надевают темные очки и скрывают зевоту… А ты не понимаешь, почему.

Найти с ними общий язык очень сложно. Многие из них и говорят-то не на том языке. Вот я и думаю: «Боже мой, а что, если бы я уехал не в 42 года, а в 30 лет? Ведь какое бы было счастье!»

— Но вы тогда бы не сделали там того, чего и сегодня совсем не приходится стыдиться, — как бы возражая, заметил Сергей.

— Надеюсь… И тем не менее, я был бы более счастлив, если бы уехал раньше. Да, я был бы счастливее! Хотя, конечно, я ни о чем не жалею — потому что снял, например, «Сибириаду». Но ведь жизнь идет…

— Один большой поэт, недавно гостивший здесь, в минуту откровенности, сказал мне незадолго до возвращения: «Каким бы я был счастливым человеком, если бы жил здесь с 30-ти лет! И ведь был у меня такой шанс…» Звучит почти дословно, — вспоминая эпизод, я не стал называть имя поэта — как и не считаю возможным без его ведома сделать это здесь в записи нашей беседы.

— Да… Помню, в штате Орегон на съемках «Гомер и Эдди» присутствовал Юрий Нагибин, с которым я писал сценарий о Рахманинове. Юрий Маркович — замечательный писатель: относясь по-разному к тому, что он делает, я считаю его классиком. И еще — он никогда не был ни с кем: он не был членом партии, никогда никуда не вступал, ему ниоткуда не нужно было выходить. И вот, тот день 1986 года на берегу реки Орегон.

Красота была неописуемая, напоминавшая сибирскую… Он сидел, отрешенно глядя на реку. В перерыве я подошел к нему и спросил: «Юра, отчего ты такой грустный?» — «Чайки летят, — ответил он, — красиво! Понимаешь — беспартийные чайки! Дым вот идет из трубы, понимаешь — беспартийный дым! Красота какая… Ведь дома все вроде то же, а не то!» Это ж потрясающе, как он сказал «беспартийный дым! беспартийные чайки!»…