За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский

Но от тех встреч остался еще один след, о котором сама Елена Георгиевна, возможно, даже и не подозревала.

Однажды, услышав пронзительный звонок, Андрей, как обычно, поднял трубку прямой связи с Председателем. Но на том конце провода прозвучал не привычно спокойный, а необычайно взволнованный голос Иваненко:

— Андрей, срочно зайди!

Через минуту Орлов уже находился в кабинете Председателя, по одному внешнему виду которого было понятно, что он не просто чем-то озабочен, как это бывало не раз, а буквально выведен из себя.

Он молча протянул Орлову листок бумаги, оказавшийся копией указа Президента России. Быстро пробежав несколько строчек, Андрей понял, что случилось действительно нечто чрезвычайное. Указ предписывал немедленно передать все архивы бывшего КГБ в распоряжение Росархива — организации, которая ведала всеми архивными учреждениями страны, то есть вывести их из системы госбезопасности и, по сути дела, открыть их для широкого пользования.

Это было непостижимо! Передать архивы спецслужбы, в которых даже в течение многих десятков лет информация сохраняет свою убийственную силу, как в отношении противника, так и собственных интересов государства! Сведения об агентуре, конкретных операциях, активных мероприятиях, оперативных комбинациях и играх, показания иностранных шпионов и собственных предателей, данные о каналах утечки государственных секретов и мерах по закрытию этих каналов — да мало ли что еще находится в этих гигантских информационных фондах одной из самых мощных спецслужб мира! И все это, в угоду политической конъюнктуре, не только отдать на поругание тем, кому ненавистна Россия и ее былая мощь, но и сполна насытить знанием главных секретов великой страны ее явных и скрытых недругов! Бред какой-то! Лучшего подарка для ЦРУ, БНД, Моссад и других разведок мира придумать было нельзя! Да и для всех тех, кто хотел бы окончательно унизить, морально раздавить и «опустить» Россию, это было бы величайшее приобретение!

Но было еще одно обстоятельство, которое могло привести буквально к катастрофическому раздраю в обществе. Оно касалось прежде всего раскрытия сведений о том, кто и какие показания давал во время многочисленных судебных процессов, о тех людях, которые помогали органам госбезопасности выявлять, как тогда называлось, «подрывную деятельность спецслужб противника и зарубежных центров идеологической диверсии». Обрушившиеся на сограждан потоки такой информации могли привести не только к разочарованию в действиях и поступках отдельных людей, но и к сведению счетов, безжалостной мести и даже самосуду. Хотя абсолютное большинство тех, кто являлся агентом органов КГБ, составляли люди, искренне желающие помочь стране в ее борьбе за выживание в жестоком противоборстве с Западом, в массовом сознании начала девяностых годов они именовались не иначе, как «стукачами». Вместе с тем десятки тысяч из них самоотверженно, рискуя жизнью и здоровьем, семейным благополучием и карьерой, помогали поддерживать боеготовность великого государства, предотвращать чрезвычайные происшествия, пресекать деятельность вражеских разведок и заморских эмиссаров, перед которыми была поставлена задача создать условия для развала Советского Союза.

Безусловно, среди «добровольных помощников» были и такие, которые, пренебрегая любыми нормами морали, готовы были утопить ближнего, «заложить» оступившегося, оговорить честного. Тридцатые и сороковые годы явились позорным примером того, как человеческая подлость и трусость могут стать не просто обыденностью, но и мотивом для многих людей, готовых ценой жизни других сохранить свое собственное благополучие. Предательство и измена, к сожалению, всегда сопутствовали преданности, чести и достоинству. Многие из тех, кто сгинул в лагерях и тюрьмах, не выдержали пыток и издевательств, уцепившись за призрачную надежду сохранить свою жизнь предав друзей, товарищей, близких.

И вот теперь предлагалось предать самой широкой огласке поступки людей, большинство из которых судить за них было невозможно хотя бы потому, что для этого надо самим оказаться в ситуации безвыходности и безысходности. Кто как поступает в таких условиях, показывает только сама жизнь. Как всегда, от клятв и заверений до реальных поступков — дистанция огромного размера.

Все это пронеслось в голове Орлова, пока он держал лист указа Президента о передаче архивов КГБ. И тут же у него мелькнула мысль о Елене Боннэр. Только она, реально понимая, что будет означать «открытие» архивов КГБ, могла здесь помочь.

Иваненко взволнованно сказал:

— Я пытался дозвониться до Ельцина. Но все безрезультатно. С ним не соединяют. А руководитель Росархива грозится уже сегодня приехать принимать фонды. Что делают! Хотят, чтобы повсеместно начались расправы?

— А, может быть, Виктор Валентинович, позвонить Боннэр?

Иваненко, казалось, безразлично воспринял это предложение, но через мгновение в его взгляде появился какой-то затаенный интерес.

— А что? Позвони своей «подруге». Она ведь понимает, что это такое. Сама читала показания… — Иваненко задумался, потом добавил: — Она же умная женщина и пользуется очень большим авторитетом. Ее могут послушать. В том числе сам Ельцин. Давай звони!

Разговор с Еленой Георгиевной был коротким. Она с полуслова поняла, о чем идет речь. Казалось, что она даже всплеснула руками, узнав о высоком решении. И тут же дала ему свою оценку:

— Это неправильное решение. Архивы должны быть открыты только для близких, чтобы они узнали правду о последних днях и гибели своих родственников! А для всех… Это немыслимо! Этого нельзя делать не только потому, что документы могут растащить. Ясно, что в КГБ, хотя вы знаете, как я к вам отношусь, они хранятся надежнее, чем где либо. Но этого нельзя еще делать потому… — Боннэр замолчала, и Орлов подумал даже, что прервалась связь.

— Елена Георгиевна, я вас слушаю!

— Да-а. Этого делать нельзя! Нам что, мало зла и ненависти? Надо, чтобы еще и началось сведение счетов?! Нет, я категорически против! Я буду звонить Борису Николаевичу! Я ему скажу…

Собственно говоря, на этом разговор Орлова с Еленой Боннэр и закончился. Как позже узнал Андрей, она действительно позвонила Президенту и очень эмоционально объясняла ему, почему нельзя архивы КГБ передавать в Росархив. Как известно, вступивший в силу указ не был выполнен. Может быть, на самом верху нашлись веские аргументы против или доводы Иваненко возымели действие. А может быть, и слово известной диссидентки, которую нельзя было заподозрить в симпатиях к КГБ, сыграло свою роль. Тогда этого не знал никто. Ясно одно, Елена Георгиевна Боннэр сыграла не последнюю роль в том, что архивы самой мощной спецслужбы не стали источником общественно раздора и новым «демократическим трофеем» тех, кто намеревался погужеваться на государственных тайнах страны, занимавшей седьмую часть суши.

Орлов открыл еще одну папку, на которой красовалась надпись «Рабочие контакты», и стал перебирать документы. Часть из них он тут же разрывал на мелкие кусочки, другие откладывал, чтобы перемолотить в шредере — измельчителе бумаг, который превращал их в тонкую «лапшу», испещренную маленькими черненькими штришочками — всем тем, что оставалось от машинописных строчек, содержащих когда-то ценную информацию. Среди нескольких листочков его внимание привлекла докладная записка на имя Иваненко. В ней лаконично сообщалось о результатах встречи Орлова с самым своеобразным политиком начала девяностых, который резко отличался от всех остальных парадоксальностью суждений и экзальтированностью поведения. Несколько месяцев назад он был выдвинут кандидатом на пост президента, но не набрал и восьми процентов голосов, далеко пропустив вперед Ельцина и Рыжкова. Перед этим у него были какие-то неприятности с регистрацией, но в конце концов он стал кандидатом и смог в короткие сроки приобрести громадную известность своим нетрадиционными поступками и незаурядными ораторскими способностями.

Орлов вспомнил ту первую встречу с этим человеком, которая состоялась ранней осенью. Как всегда, началось со звонка Иваненко, который куда-то очень торопился:

— Андрей, завтра я обещал встретиться с… Ну, ты знаешь с кем!

— Да.

— Так вот. Я не смогу, потому что буду в это время на заседании правительства. Да и, если честно сказать, встречаться мне не очень и хочется. С ним встретишься ты.

— Я?

— Да. Скажешь, что, мол, Иваненко не может и поручил мне с вами переговорить. Понял?

— Да, но, Виктор Валентинович, он же хочет с вами…

— Ну мало ли, что он хочет! Ты встретишься!

— А… что я должен… о чем я должен с ним говорить?

— Да просто выслушаешь, и все! Он же сам напросился. Узнаешь, что он хочет… Ну, в общем, сам определяйся! Понял?