Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

Некоторые протестанты говорили, что Дадли насильно заставили изменить веру и что сделано это специально, чтобы дискредитировать протестантскую церковь, которую Марии не терпится заменить на свою. Однако знаменательное превращение Дадли большинство лондонцев восприняли как еще один знак чудесного восхождения Марии на престол. Католики давно предсказывали, что Господь в конце концов «сжалится над своими людьми и церковью в Англии и возведет на престол девственницу по имени Мария». Протестантские памфлетисты пытались опровергнуть мнение, распространяемое среди «простого люда», что победа Марии над Дадли подтверждает истинность ее веры. «Это случилось с Божьей помощью, — говорилось в народе, — который открыто встал на сторону нашей королевы и старых епископов. Потому что кто же содействовал им и поддерживал их, как не Господь наш! И что за славную победу даровал он им!» В балладах рассказывалось, как герцог «двинулся навстречу Марии, довольный собой», а в результате оказался «предателем и теперь сильно опечален», потому что Господь смирил всех ее врагов. Каждые несколько дней появлялись песни, прославляющие чудесное восхождение Марии. В некоторых из них называли ее забытым милым прозвищем Цветочек-ноготок.

Наиболее красноречиво восхождение Марии по воле Провидения приветствовал Реджинальд Поул, который в письме королеве восхищался тем, что ей удалось сохранить свой престол фактически «без сражения, а лишь потому, что дух Божий вселился в сердца людей». «Не есть ли это доказательство, что рука Божья правит мирскими делами, — писал Поул Марии, — и, подобно пресвятой Деве Марии, Вы должны радоваться, что душа Ваша превознесена Богом». У королевы теперь «больше оснований, чем у кого-либо», петь песню славы Богородицы: «Он возвеличил тех, кто был внизу, показав силу свою, и он низвел могущественных до прозябания».

Марию уже не в первый раз сравнивали с матерью Иисуса. В 1536 году, после официального подчинения воле отца, ей подарили кольцо с величанием Богородицы, символизирующее покорность. Сейчас Поул призывал королеву рассматривать свою жизнь как инструмент Божественного провидения подобно тому, как жизнь Девы Марии была использована Богом для того, чтобы ниспослать человечеству мессию. Вряд ли какое-либо другое сравнение было более лестным для Марии, но королева не нуждалась в убеждении. Семнадцать лет она жила с уверенностью, что ей свыше даровано некое предназначение. И только сейчас окончательно прояснилась его суть. Она должна вернуть Англии подлинную веру!

Первые установления Марии в области религии обнаруживали относительную терпимость и гибкость.

«Я не желаю никого силой загонять на мессу», — сказала она послу императора Ренару при первой встрече в конце июля.

Но королева «намеревалась проследить, чтобы те, кто желает пойти, были свободны это сделать». Она сказала своим советникам, что у нее нет намерения «принуждать людскую совесть», а всего лишь желание создать для людей возможность слушать правду от «благочестивых, добродетельных, знающих проповедников». Мария прекрасно понимала, что протестанты и католики сейчас проверяют ее решительность, и первым испытанием на верность королевы католическим ритуалам стали похороны Эдуарда. Она сказала Ренару, что, если устроит брату протестантские похороны, то лютеране станут «более дерзкими» и с радостью «объявят, что она не решается поступать по своей воле», и повелела похоронить Эдуарда по католическому обряду. Совет не возражал, хотя некоторые его члены «согласились только из страха». Не было никаких сомнений, что на этом она не остановится и пойдет дальше, до конца, используя уступчивость советников и полагаясь на войска, если возникнут какие-либо серьезные инциденты.

Ренар посоветовал королеве в вопросах религии проявлять осторожность. Император приказал своим послам настаивать на этом, потому что боялся, что, став королевой, она может попытаться изменить религиозные установления за одну ночь. Но для тревоги поводов не было. Мария двигалась к цели медленно, но верно. Преобразования были постепенными, чтобы не провоцировать подданных-протестантов на противостояние. В ее первом официальном извещении от 12 августа было ясно сказано, что, пока парламент не внесет соответствующих изменений, она намеревается дать своим подданным свободу совершать религиозные обряды. «Королева, — говорилось в извещении, — сочла за лучшее предоставить каждому свободу оставаться в той вере, какую он исповедует. Если одни придерживаются старой веры, а другие новой, в это, пока сессия парламента не решит по закону, никто не будет вмешиваться и принуждать переходить в иную веру». В подтверждение этой политики Мария решила санкционировать совершение двух раздельных похоронных ритуалов для Эдуарда — протестантскую службу в Вестминстерском аббатстве и заупокойную мессу в старой часовне на Белой башне. Полное восстановление католицизма откладывалось, но оно обязательно должно произойти в свое время. В разговоре с Ренаром она заметила, «что в этом вопросе полна решимости настолько, что едва ли изменит свои намерения». При этом Мария бросила взгляд в сторону алтаря, установленного в ее покоях.

Королевский двор подавал благочестивый пример приверженности традиционной вере, и этому примеру следовали во многих местах страны. В часовне Марии ежедневно служили до семи месс с присутствием всех членов Совета. (Следует заметить, что ни Елизавета, ни Анна Клевская пока на эти обряды не являлись.) В главных лондонских соборах восстановили алтари и вернули на место распятия. Уже в течение многих недель в соборе Святого Павла читались утренние и вечерние молитвы, а в день Святого Варфоломея, 24 августа, там отслужили первую мессу на латыни. В других местах католические ритуалы восстановили даже раньше. В Оксфорде приезжий протестант мрачно наблюдал католиков, которые, как только Марию провозгласили королевой, «повылазили отовсюду, как будто встав из могил, в своих облачениях, с потирами и крестами, и с великой поспешностью начали служить мессы. В избытке чувств они устроили публичное празднество и угрожали протестантам огнем, виселицей, топором палача и утоплением». Конечно, в некоторых местах тайные мессы служили в течение всего правления Эдуарда, но это делали либо отважные английские священники, либо иностранцы из Нормандии или Бретани, многие из которых не говорили по-английски.

Однако в тот же день, когда советники провозгласили Марию королевой, начались протесты против восстановления старой веры. Одного из смутьянов «за речи против доброй королевы Марии» уже поставили к позорному столбу, а спустя короткое время злословие начало распространяться в письменной форме. Менее чем через месяц после начала правления Марии был издан эдикт против сеющих смуту в королевстве «книг, баллад, стихов и трактатов», которые «по злому рвению к наживе» продают печатники и торговцы. Немногим священникам удавалось провести службы без того, чтобы их не прерывали хулиганствующие группы, в основном подмастерья и слуги, которые шлялись по улицам, оскорбляя священников, распевая антипапские песни и нарушая религиозную службу. Протестантских проповедников, включая также фламандцев и французов, которые «вкрапливали в свои 4 проповеди подстрекательские слова», заставили замолчать, но только после того, как были отмечены акты насилия. Через несколько недель после триумфального въезда Марии в Лондон в собор Святого Варфоломея, где один старый священник осмелился отслужить мессу, ворвалась взбешенная толпа, «готовая разорвать его на куски». Вскоре на улицах были найдены разбросанные злоумышленниками «клеветнические листки» с призывами к протестантам взять в руки оружие и выступить против советников Марии. В памфлете говорилось, что «аристократы и джентльмены, признающие слово Божье», должны уничтожить «мерзостных папистов», которые поддерживают «нашу добродетельную леди, королеву Марию», особенно «главного дьявола» — Гардинера, епископа Винчестерского. Гардинера нужно «изгнать и истребить, как нечистую силу», прежде чем он успеет «отравить людей и окрепнуть в своей вере», иначе дело Евангелия будет побеждено.