Тени за холмами (СИ) - Крейн Антонина

Я ногтем большого пальца отколупнула крышку на колбе, которую сжимала в руке с ножом. Вторую колбу, закупоренную, я быстрым движением подпихнула под полу плаща Полыни. Эдакая заначка.

Глаза Ловчего от моих манипуляций наполнились некоторой степенью изумления.

— Так и сделаю, госпожа Тишь! — рявкнула я басом, а потом добавила почти неслышно, нервно косясь в кубок: — Полынь. Мы улетим, а ты лечись. Суррогатом, не классикой. Одну дозу внутрь раны волью. Другую тебе Мел скормит, да? — я подняла взгляд к Мелисандру.

Саусбериец сделал страшные глаза и незаметно кивнул: ясен-пень, скормлю, Стражди!

Для вида он продолжал ругаться о том, как девочка Ринда убивает свою бессмертную душу. Левой рукой Кес эмоционально схватился за сердце, двумя пальцами правой весьма очевидно указывал на побреберье. «Бей сюда».

Благодарю за демонстрацию. Хотя, к счастью, я и сама знаю, куда ударить. Так, чтоб выглядело смертельно, успокоив злостную Тишь, но при этом дало Ловчему время. Спасибо любимой настольной книге Дахху: «Анатомия индивида», которую я иногда почитываю по ночам, что помогает уснуть мне и жутко льстит другу…

Без предупреждений — ну как о таком предупредишь? — я вогнала нож в оголенный бок Внемлющего. Полынь взвыл даже сквозь сетку.

— Наконец-то! — одобрила Тишь и в кубке стало видно, как она идёт к нам, проверять.

— Потерпи, — одними губами шептала я, делая жирный надрез и тотчас щедро заливая его кровью Рэндома. Гуще, гуще! Безнадежную рану стянуть! — Потерпи. А то, знаешь, ты вообще-то очень нужен. Просто очень. Просто ужас-кошмар-и-жуть как нужен, сама в шоке. Странно, что ты не в курсе, умник.

Полынь в ответ на реплику удивленно вскинул брови.

Потом неожиданно улыбнулся — «одними глазами» (так вот как это делают, хм!). И тотчас взвыл, закатив черны очи, когда я резанула еще немного, завидев приближение Тишь.

— М-да… — не оценила та, нависая над мной — я едва успела спрятать пустую колбу обратно в рукав. — Криво. Мелко.

Она наклонилась, разглядывая рану — та была действительно неглубокой, зато щедро сочилась божественной кровью наравне с человеческой.

Ходящая прикинула что-то, цокнула языком:

— Хотя кроваво. Вдали от кургана подохнет, как пить дать. Что ж, прощай, племянник.

И она по-отечески пнула Полынь сапогом в живот, как будто по плечу — "бывай!" — хлопнула.

Потом Тишь схватила меня за локоть и, развернувшись, пошла в центр пентаграммы, таща за собой, как собачку.

И тотчас зазвонил будильник.

Полночь.

Мумии, давно уже дорисовавшие черты, синхронно замерли — все на своих местах.

Те мертвецы, кто был возле жертвенных каннибалов, свернули пленникам шеи. Мумия сорок семь, поймав мой взгляд, кивнула, а потом вытянулась по струнке, как и все её «сородичи».

Тишь пропела заклятье. Линии пентаграммы вспыхнули; подземелье заволокло зеленым туманом; воздух сгустился до черноты.

— Ну как тебе, Ринда, "веселье"? — без интереса поинтересовалась Ходящая.

— Нормально, госпожа Тишь.

— Пха. Неблагодарная, неблагодарная молодежь.

Мир стал отдаляться и таять, и до последнего я смотрела Мелисандра, честно ждущего, пока мы исчезнем, чтобы открыть свою клетку и доказать вон той кровавой фигурке, что он действительно в некоей степени врач, чем так любит хвалиться.

Эх.

Будем считать, двое от Тишь избавлены.

Осталось всего ничего — целый город.

ГЛАВА 30. Ошибки, ошибки и снова ошибки

«Меньше слов, больше дела». Отличный принцип для людей; плохой — для политиков.

Магический бюллетень вредных советов по государственному управлению

Никогда не знаешь, в какой момент в тебе проснётся нежная барышня.

Хотя мой опыт подсказывает: в самый неподходящий. Когда, напротив, лучше б стать бородатым дровосеком без сердца, но с бицепсами.

В общем, в такой момент, как сейчас: ведь мне — по-хорошему, отложив сантименты, — нужно убить Тишь из Дома Внемлющих. Пока она так беззащитна…

Мы летели в восхитительном ничто телепорта, и эта женщина — эта страшная женщина — стояла, вытянувшись осиной, завороженная танцем космоса на гранях пентаграммы. Мироздание пело, приветствуя нас. Переливы нот напоминали северное сияние, обратись оно музыкой, или звуки китов в глубинах Жемчужного моря.

— Ты видишь это, Ринда?.. — ошарашенно спросила Тишь.

В серебряной пластине на её глазу отражались столбы разноцветных сполохов, пробивающих черноту мироздания. Они неслись мимо нас в диковинной пляске, снизу-вверх. Мы будто падали в Великое Никуда, и вся безграничность множественной вселенной одновременно давила и утешала… Я слышала шепот теневых бликов, щекочущих меня вдоль ресниц. Ходящая — тоже слышала, наверняка; и явно громче — ведь в ней сегодня плескалось магии поболее, чем у меня.

— Очень красиво, — ответила я, нервно облизнув губы.

Давай, Тинави. Давай.

У нее руки по локоть увязли в крови предателей — а ведь ты только что имела честь воочию убедиться, как легко получить этот статус. И как он условен, случаен, субъективен: впрочем, как и любые этикетки, которые люди с удовольствием лепят друг другу на лбы. Упрощение… Необходимость все упрощать, низводить из объема в плоскость, из импровизации в программу, из полнозвучия в слабый, привычный слуху аккорд, — вот бич нашего века, один из главных его бичей.

…Хватит трепаться! Давай!

Но как можно убить человека? Как прекратить жизнь, если знаешь, что в каждой судьбе — даже худшего, страшнейшего психопата — был свет? Разве я имею право гасить эту искру, даже ради сохранения других искр? До какой степени у «добра» развязаны руки, после чего оно перестаёт им быть?

Так странно.

Я работаю Ловчей и, казалось, не должна бояться «ликвидировать врага». Но по службе мне еще никого не приходилось убивать, кроме как нечисть всех видов.

Я смотрела на бритый затылок Тишь. На то место, где череп сменяется позвонками. На бледный пушок на пергаментной коже. Я думала, что, будь я поумнее, уже сейчас бы вогнала ей в спину нож. Все тот же — что у меня в ладони, да в крови Полыни. Прямо сейчас, до рукоятки, чтоб наверняка.

Я сжала кинжал и медленно занесла его. Кадия, стоявшая поодаль, среди других мертвецов, кивнула мне, подбадривая.

— Если ТАМ будет как здесь, — вдруг зачарованно прошептала Тишь, глядя на кольца планеты, сверкнувшей вдали, — То поздравляю, девочка: хранитель дал нам лучшую работу в мире. Не знаю, как ты, но я в таких пейзажах успокою душу.

Я замешкалась: что? Что она имеет ввиду? Где «там»? И что, Ринда Миклис тоже участвует в плане джокера?..

И тут же — удар!

Толчок!

Пентаграмма, на которой мы стояли в колодце жизни, вдруг исчезла, на прощание стряхнув нас, как пёс — капли дождя со спины.

Нож выпал из моей руки и, кувыркаясь, улетел куда-то, растворяясь в космосе (Смешно, если он выпадет в каком-нибудь там мире… Скажут: иноземный артефакт, загадка).

Еще удар!

Неведомая сила дёрнула меня; сорок седьмая мумия прыжком набросилась — хватая за плечи, обнимая (выполняешь волю принца, Кад?).

Я потеряла сознание.

Нежная барышня, нежная барышня, ну почто,

Ты проснулась во мне так не вовремя…

Я очнулась оттого, что Тишь холеной тонкой рукой залепила мне пощечину. М-да… Когда первое, что ты видишь, открыв глаза после обморока — это лицо твоего врага — бодрящий эффект гарантирован.

Очень бодрящий.

Хотя я предпочитаю кофе для таких целей.

— Подъем, Ринда! — рявкнула Тишь. Ее глаз горел торжеством немезиды, и в то же время бликовал нескрываемым раздражением. Она прошипела: — Сажа, мы должны были приземлиться внутри дворца! Видимо, где-то в пепловой пентаграмме все же закралась ошибка…

Узкое лицо женщины уплыло от меня вверх и вдаль, белое и слегка светящееся, как луна, как надежда на лучшую жизнь.

Я тотчас села. Смахнула с глаз налипшую синюю чёлку Ринды и покосилась на мумию сорок семь: твоя работа по дестабилизации телепорта?