Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот, кто принимал Фельгебурт за проститутку, должен был обладать изрядным воображением; ведь она была такой очевидной студенткой. Не то чтобы она не была хорошенькой, просто она не придавала значения своей внешности. На все свои физические достоинства она или не обращала внимания, или скрывала их. Ее пышные волосы даже в тех редких случаях, когда были чистыми, все равно были неухожены. Она носила голубые джинсы и свитерок, закрывающий горло, или футболку, а усталость вокруг ее рта и глаз говорила о том, что она много читает, много пишет и много думает, думает о чем-то большем, чем собственное тело, его заботы и радости. Она, казалось, была того же возраста, что и Сюзи, но слишком серьезна, чтобы быть медведем. Ее презрение к ночной жизни отеля «Нью-Гэмпшир» определенно граничило с тем, что Эрнст назвал бы «отвращением». Когда был дождь, мы с Фрэнком провожали ее только до трамвайной остановки на Рингштрассе напротив Оперы, но, когда погода была хорошая, мы шли через площадь Героев и поднимались по кольцу до университета. Тогда мы были просто тремя ребятами, находящимися под свежим впечатлением от прочитанного про китов, идущими под большими зданиями города, который был для всех нас слишком стар. В такие вечера в большинстве случаев казалось, что Фрэнка с нами и нет.
— Лилли всего лишь одиннадцать, — говорила Фельгебурт. — Удивительно, что она так любит литературу. Это-то и может ее спасти. Отель для нее — совсем не подходящее место.
— Wo ist die Gemütlichkeit? — пропел Фрэнк.
— Вы очень хорошо относитесь к Лилли, — сказал я мисс Выкидыш. — А свою семью завести не думали?
— Четыреста шестьдесят четыре! — пропел Фрэнк.
— Я не хочу заводить детей, пока не произойдет революция, — без тени юмора ответила она.
— Как ты думаешь, я нравлюсь Фельгебурт? — спросил я Фрэнка однажды вечером, когда мы возвращались домой.
— Подожди, пока начнутся занятия в школе, — предложил Фрэнк. — Тогда найдешь хорошенькую девочку своего возраста.
Таким образом, хоть я и жил в венском борделе, моя половая жизнь мало чем отличалась от половой жизни большинства американцев, которым в 1957 году было пятнадцать лет; я дрочил, представляя себе самых опасно-грубых проституток, и провожал молодую «старшую» девушку до дому, ожидая того дня, когда смог бы поцеловать ее или хотя бы взять за руку.
Я ожидал, что «робкие души», постояльцы, которые (по предсказанию Швангер) потянутся к отелю «Нью-Гэмпшир», будут вроде меня. Но это оказалось не так. Время от времени они приезжали на автобусах: странные группы, приехавшие с организованным туром, а некоторые туры были такими же странными, как и сами группы. Библиотекари из Девона, Кента и Корнуолла; орнитологи из Огайо — эти наблюдали аистов в Русте. Они все были настолько пунктуальны в своих привычках, что дружно ложились спать до того, как начинали работать проститутки; они спали всю ночь, не обращая внимания на ночную суматоху, а утром часто были уже готовы к выезду, прежде чем Визгунья Анни провизжит свой последний оргазм, прежде чем явится радикал Старина Биллиг с отблеском нового мира в его близоруком мысленном взоре. Группы отличались рассеянностью, и Фрэнк зарабатывал дополнительные деньги, устраивая некоторым из них «пешие экскурсии». Группы не доставляли хлопот, даже Японское мужское хоровое общество, которое хором обнаружило проституток и использовало их тоже хором. Ну и шумное, странное было это время: постоянное траханье и постоянное пение! Японцы привезли с собой множество фотоаппаратов и фотографировали всех подряд, и всю нашу семью тоже. Фрэнк до сих пор досадует, что всеми нашими венскими фотографиями мы обязаны лишь Японскому мужскому хоровому обществу. На одной фотографии Фельгебурт с Лилли и, конечно же, с книгой. Есть трогательная фотография двух Старин Биллигов; они выглядят, как сказала бы Лилли, «милой» пожилой парой. Есть Фрэнни, опирающаяся на сильное плечо медведицы Сюзи, Фрэнни выглядит несколько исхудавшей, но нахальной и сильной, «подозрительно самоуверенной» — вот как охарактеризует ее Фрэнк в этот период. Есть любопытная фотография отца и Фрейда. Глядя на нее, складывается впечатление, что они собрались играть одной бейсбольной битой и спорят, кто будет бить следующим, и прервали свой спор только на мгновение, чтобы сфотографироваться.
Я с Черной Ингой. Помню того японского господина, который попросил меня и Ингу встать рядом; мы сидели внизу и играли в девятку, но японец сказал, что не хватает освещения, и нам пришлось встать. Получился несколько неестественный момент. Визгунья Анни продолжает сидеть за столом; в той части стола, где света было достаточно, перепудренная Бабетта шепчет что-то Иоланте, которая стоит несколько в стороне, сложив руки на своей впечатляющей груди. Иоланта так и не освоила игру в девятку. На фотографии она выглядит так, будто собирается всех разогнать. Помню, что японцы тоже ее боялись, возможно, потому, что она была намного больше любого из них.
Эти фотографии, единственные наши фотографии за 1957–1964 годы, когда мы жили в Вене, примечательны тем, что все знакомые нам люди изображены на них с одним или двумя японцами, то есть с кем-то, кто совершенно нам незнаком. Даже порнограф Эрнст, прислонившийся к машине. А вот рядом с ним облокотился на капот Арбайтер, а эти ноги, торчащие из-под переднего бампера старого «мерседеса», принадлежат тому, кого мы называли Ключ; на всех фотографиях у Шраубеншлюсселя изображены только ноги. А машину окружают японцы — чужаки, которых никто из нас больше никогда не увидит.
Могли ли мы тогда понять — внимательнее присмотревшись к фотографии, — что это была не обычная машина? Кто слышал когда-нибудь о «мерседесе», пусть даже и старом, который требовал бы к себе такого внимания? Герр Ключ все время или лежал под машиной, или крутился вокруг нее. И почему это одна-единственная машина, принадлежащая Симпозиуму, требовала такой заботы — ведь выезжала она очень редко? Глядя на нее уже теперь… ну, на фотографии все очевидно. Трудно смотреть на эту фотографию и не понимать, чем на самом деле был этот «мерседес».
Бомбой. Вечно переделываемой, на той или иной стадии доводки, но всегда готовой к действию бомбой. Вся машина была бомбой. И этот безымянный японец, присутствующий на всех наших фотографиях, на единственных фотографиях, которые у нас остались… ну, теперь
