Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

В наступившее утро, сразу после завтрака, отряд самнитов выступил в поход.

Лабиена и его всадников Клептий оставил при себе — они нужны ему были как разведчики для наблюдения за всеми передвижениями противника.

Отряд продвигался по трудной горной дороге и вскоре втянулся в узкое Кавдинское ущелье.

Это ущелье памятно было и римлянам, и самнитам. Здесь двести семнадцать лет назад самниты, возглавляемые храбрым вождем Гаем Понтием[418], окружили и принудили к капитуляции легионы римских консулов Тита Ветурия Кальвина и Спурия Постумия[419]. С тех пор самниты вспоминали об этом событии с гордостью, а римляне считали дату поражения в Кавдинском ущелье днем великого позора и унижения.

В то время как отряд Клептия проходил по Кавдинскому ущелью, две тысячи четыреста повстанцев во главе с Минуцием, двигаясь по Аппиевой дороге, приближались к Калатии.

Минуций еще не знал, что Клептий свернул с Аппиевой дороги с целью уклониться от встречи с ним, и предвкушал новую победу над врагом, которой он придавал огромное значение. Она должна была лишить претора Лукулла мощного подкрепления, смешать все его планы и, что было самым важным, разнести по всей Италии весть о новой победе восставших. Минуций надеялся, что после этого слава его имени распространится на всю Италию и привлечет к нему массу сторонников.

Только спустя три часа, когда ему и его солдатам оставалось пройти семь или восемь миль до Кавдия, вернувшиеся из разведки всадники Сатира донесли, что отряд легата ускользнул в горы.

От пастухов и встречных путников Сатир узнал, что еще утром когорта самнитов двинулась окольной дорогой в сторону Кавдинского ущелья, то есть, как уже нетрудно было догадаться, противники в течение нескольких часов шли в прямо противоположных направлениях параллельно друг другу и теперь их разделяло расстояние по меньшей мере в пять или шесть миль.

Огорченный Минуций вынужден был признать, что его постигла полная неудача.

Отряд Клептия в тот же день спустился с Кавдинских гор севернее Свессулы и не останавливаясь прошел до самой Капуи.

В городе Клептия встретили с ликованием. Лукулл достиг своей цели. Он уже располагал достаточным количеством воинов, чтобы быть уверенным в победе. По свидетельству историка Диодора Сицилийского, «под его началом собралось четыре тысячи пехотинцев и четыреста всадников».

Минуций, возвращавшийся из похода, обманувшего его ожидания, был готов к тому, что Лукулл, получивший столь серьезное подкрепление, немедленно выступит против него и против засевшего в тифатском лагере Ламида.

Восставшие в этот день оказались в положении, когда их можно было разбить по частям. Поэтому Минуций действовал со всеми предосторожностями. Правда, день близился к концу, но он знал по опыту Фракийской войны, что военачальники всегда становились смелее именно перед заходом солнца, рассчитывая на темноту ночи, которая, как правило, разъединяла сражающихся в самом разгаре битвы, исход которой был еще далеко не ясен, зато потом каждый из противников мог объявить себя победителем.

При подходе к Капуе, примерно в трех милях от города, Минуций приказал своему войску остановиться и занять боевые позиции на господствующей высоте, но посланные им вперед всадники вернулись с сообщением, что в римском лагере у Флувиальских ворот все спокойно и весь путь до самого города свободен.

Немного погодя с успокоительной вестью прибыл гонец от Ламида.

Только тогда Минуций приказал сменить боевые порядки на походные, и поздно вечером привел своих солдат в лагерь под Тифатой.

Когда совсем стемнело, в палатку к нему явились все старшие командиры, созванные им на совет.

Минуций объявил, что теперь, когда силы противника значительно выросли, претор Лукулл покажет себя презренным трусом, если завтра же не отважится на битву.

— Лукулл намного превосходит нас числом всадников, — продолжал он, — но местность у Тифатских холмов неудобна для действий конницы. Я возлагаю главные надежды на мужество и стойкость нашей пехоты, а также на выбранную мной выгодную позицию на склоне холма перед самым лагерем. Тяжеловооруженных у нас наберется немногим более двух тысяч, но остальные будут иметь прекрасную возможность осыпать врага стрелами, дротиками и всеми видами метательных снарядов с высокого места. У римлян не будет такой возможности, потому что им предстоит наступать вверх по склону холма. Сейчас вы пойдете к своим солдатам и скажете им все, что услышали от меня. Скажите им, что я, как полководец, использовал все выгоды местности, от них же, если они хотят победить, требуется беззаветная отвага и незыблемая стойкость. Отныне победа в их собственных руках! Если одолеем врага — тысячи и тысячи обездоленных в считанные дни вольются в наши ряды, кроме того, мы получим после победы полную свободу действий, и справедливая война, начатая нами, вспыхнет с новой силой. Если же мы отступим в страхе, все обратится против нас, и ни горные скалы, ни лесные заросли не спасут тех, кого не защитило оружие. Стойте же насмерть, сражайтесь до последней капли крови и помните, что, попав в плен, вы все будете распяты на крестах и тела ваши послужат кормом для кампанского воронья. Лучше погибнуть, сражаясь и умирая смертью достойных людей, чем отдать себя во власть врагов, которые все равно никому не дадут пощады.

Сказав все это, Минуций распустил военный совет.

— А ты, Мемнон, останься, — сказал он александрийцу, которого он тоже пригласил на собрание, хотя тот не был командиром.

Когда они остались наедине, Минуций долго молчал, в задумчивости прохаживаясь по палатке. Лицо у него было пасмурное и озабоченное.

— Все, что я сейчас скажу тебе, должно сохраниться в тайне, — наконец заговорил он. — Пусть тебе это не покажется странным, но тебе я доверяю больше, чем кому бы то ни было. Откровенно говоря, я не ожидал, что ты сдержишь свое слово и явишься ко мне наперекор всем опасностям…

— Ничего удивительного, ведь ты имел дело с презренным гладиатором, — грустно пошутил Мемнон.

— Ты доказал, что это не так, — возразил Минуций, — и я надеюсь, что клятву, данную тобой в Риме именем бессмертных богов, ты исполнишь до конца.

— В Риме я обещал тебе помочь перебраться на Крит к Требацию Тибуру, но совсем недавно ты сказал мне, что я тебе нужен в качестве посредника при переговорах с ним, — сказал Мемнон, пытливо глядя на римлянина и силясь понять, к чему он клонит.

— С переговорами придется повременить, — помрачнев, ответил Минуций.

Мемнон посмотрел на него с недоумением.

— Ты хочешь сказать… — начал он.

— Послушай, Мемнон, — прервал его Минуций. — Завтра будет сражение, и я совсем не уверен, что собранные мною рабы, кое-как вооруженные и слабо спаянные между собой люди, окажутся в состоянии нанести поражение более многочисленному и лучше вооруженному противнику. Мне же нужна решительная победа, иначе вся дальнейшая борьба будет бессмысленна. Если завтра они отступят, побегут, я не стану больше испытывать судьбу в безнадежном деле. Да, да, я вынужден буду покинуть их. Называй как хочешь мой поступок, но эти люди, обреченные на верную гибель в случае поражения, не смеют отступать, не смеют цепляться за жизнь. Они должны сражаться до конца, как гладиаторы на арене амфитеатра. Если завтра они побегут, то никто из них не достоин ни жизни, ни свободы, ни такого вождя, как я… Итак, завтра я должен загнать обратно в город преторских солдат или мне ничего не остается, как бросить все и бежать.

Последние слова Минуций произнес с нескрываемым раздражением и злостью.

— Если я правильно понял, в случае поражения нам предстоит бегство к морю? — мягко спросил Мемнон.

Минуций молча подошел к столу, на котором лежал пергамент с подробной картой Кампании.

— Вот, смотри, — ткнул Минуций пальцем в пергамент и повел на восток от Тифатской горы. — Это путь, по которому мы поначалу доберемся до Калатии, чтобы сбить с толку возможных преследователей. Пусть они думают, что мы направляемся в Апулию, Калабрию, куда угодно. А мы повернем от Калатии на Ателлу — оттуда до нее не больше шестнадцати миль. В Ателле можно будет дать отдых лошадям или купить новых. Затем отправимся в Байи…

— В Байи? — переспросил Мемнон, внимательно слушавший римлянина.

— Да, в Байи. Там можно будет сесть на корабль, следующий в Сицилию, где, как ты говорил, мы найдем надежное временное пристанище…

— Если все это произойдет завтра, я должен сегодня же ночью предупредиить Ювентину, — чуть помедлив, сказал Мемнон.

Минуций нахмурился.

— Ты намерен взять ее с собой? — спросил он.

— А как же иначе? — удивился Мемнон.

— Я полагал, что ей следует остаться на вилле Никтимены. Когда Никтимена вернется, Ювентина будет под ее покровительством и…