Мерзость - Дэн Симмонс

«Она будет спать сегодня здесь», — ошеломленно думаю я. Затем понимаю нелепость своего шока, уместного разве что в Викторианскую эпоху. Кроме спальных мешков, делающих нас похожими на мумии, на нас еще надето несколько слоев шерсти, хлопка и гусиного пуха. Я вспомнил историю о сэре Роберте Фолконе Скотте на Южном полюсе, которую как-то слышал в Англии. По всей видимости, Скотт был довольно консервативен в том, что касалось субординации и классовых различий — говорят, он приказал повесить одеяло, разделяющее единственную комнату хижины, которую они построили на побережье, на две части — для рядового состава и для руководителей экспедиции. Однако на этом первом участке пути к полюсу, когда еще присутствовали те, кто вернется в хижину и останется жив, кто-то почтительно поинтересовался у Скотта, почему он отсутствует дольше, чем другие, когда выходит из палатки на жуткий холод по естественной надобности. «В основном, — ответил он, — из-за трудностей извлечения двухдюймового инструмента из семидюймового слоя одежды».

Другими словами, этой ночью рядом с нами леди Бромли-Монфор ничего не угрожало. Разумеется, как и в том случае, если бы мы все спали голыми.

— Я шла в туалет, когда увидела, как мистер Дикон бросает книгу со скалы, а затем уходит и расчищает себе место в палатке Мида, которую мы наполовину заполнили продуктами для следующих лагерей, — сообщает она.

Я растерянно умолкаю. Шла в туалет? Для того чтобы опорожнить мочевой пузырь в такую погоду, мы, мужчины, — не будучи в этом отношении такими щепетильными, как Скотт, — не выходили из палатки, а просто пользовались приспособлением, которое деликатно называли «бутылкой для мочи». Потом потихоньку — или не совсем потихоньку — выливали содержимое бутылки, когда позволяли погодные условия. Но я никогда не задумывался, какие проблемы могут возникнуть у женщины-альпиниста в этой простейшей форме… «похода в туалет». И теперь представлял, что ей приходится балансировать на краю расселины, и тревожился по поводу возможного обморожения.

Нет, я не покраснел, но отвел взгляд, пока не восстановил душевное равновесие.

— Что это была за книга? — спрашивает Реджи. Я понимаю, что Же-Ка ждет ответа от меня.

— Антология английской поэзии Роберта Бриджеса, «Душа человека», — поспешно объясняю я. — Говорят, Джордж Ли Мэллори читал ее вслух соседям по палатке здесь, в четвертом лагере, и я подумал, что… возможно… будет уместным…

Реджи кивает.

— Тогда я понимаю, почему мистер Дикон бросил книгу в пропасть.

Я смотрю на Же-Ка, однако он, похоже, пребывает в таком же недоумении, как и я. Может, Дикон слегка тронулся на такой высоте? Или мы должны поверить, что он все еще злится на Мэллори — или ревнует к нему? И то, и другое выглядит бессмысленным.

Затем Реджи задает вопрос, который переносит меня из мира предположений прямиком в мир невероятного.

— Кто-нибудь видел вашего друга Ричарда Дэвиса Дикона обнаженным? — бесстрастным голосом спрашивает она.

Мы с Жан-Клодом смотрим друг на друга, но ни он, ни я не в состоянии выдавить из себя хотя бы слово или даже покачать головой.

— Не думаю, — говорит Реджи. — А я видела.

«Бог мой, они с Диконом были любовниками с тех самых пор, как мы встретились в Дарджилинге, — думаю я. — А вся эта раздраженная пикировка — просто дымовая завеса…»

Жан-Клоду каким-то образом удается задать интересующий меня вопрос. Возможно, французу это сделать легче.

— Могу я полюбопытствовать, когда вы видели его обнаженным, миледи?

Реджи улыбается.

— В первую же ночь после вашего прибытия на мою плантацию в Дарджилинге. Но это не то, о чем вы думаете. Я приказала Пасангу подсыпать морфий в бренди мистера Дикона, чтобы он крепко уснул. Затем мы с Пасангом осмотрели его тело при свечах. К счастью, в более теплом климате мистер Дикон спит без одежды. Ничего личного, смею вас заверить. С чисто медицинскими целями, по необходимости.

Я не знаю, как на такое реагировать, и поэтому молчу. Не только безумие, но и неслыханное оскорбление. Ничего личного? Что может быть более личным: подсыпать тебе наркотик и осмотреть, пока ты голый?.. Я задаю себе вопрос, не осмотрели ли они с Пасангом всех нас в ту ночь — помню, я тогда крепко спал. Но зачем?

Ни я, ни Жан-Клод не задаем этого вопроса вслух, но Реджи на него отвечает.

— Кто-нибудь из вас знал мистера Дикона до войны?

Мы качаем головами.

— А кто-нибудь из вас был знаком с ним в первые годы после окончания войны?

И снова мы молча даем понять, что нет. Иногда я забываю, что Жан-Клод познакомился с Диконом и стал ходить с ним в горы всего на два месяца раньше меня.

Реджи вздыхает.

— Во время войны капитан Эр. Дэ. Дикон упоминался в официальных сводках не менее четырнадцати раз, — тихо говорит она. — Вы знаете, что это значит?

— Что Ри-шар очень храбрый? — неуверенно произносит Же-Ка.

Реджи улыбается.

— Среди всей той бойни и всей той храбрости, — отвечает она, — упоминание в четырех или пяти сводках — это уже нечто из ряда вон выходящее. А семи или восьми упоминаний удостаивались такие смельчаки, которые неизбежно гибли в бою. Капитан Дикон — понимаете, он отвергал многочисленные попытки присвоить ему чин майора или полковника — был в самой гуще сражения при Монсе, когда британский экспедиционный корпус бросили в брешь на фронте во время первой битвы на Марне, а также на Ипре, — (многие британские солдаты произносили «Иппер»), — в Лоосе во время битвы при Артуа в тысяча девятьсот пятнадцатом, участвовал в битве при Сомме в феврале тысяча девятьсот шестнадцатого, когда в первый же день до завтрака британские войска потеряли пятьдесят восемь тысяч человек, в Мессинской операции и, наконец, в самых тяжелых сражениях войны — в битве за Пашендаль в тысяча девятьсот семнадцатом и во второй битве на Марне в тысяча девятьсот восемнадцатом.

— Откуда вы все это знаете? — спрашиваю я.

— От моего покойного кузена Чарльза, — отвечает Реджи. — Но по большей части от кузена Персиваля.

— Я думал, что Персиваль — молодой Бромли — не был на войне, — говорит Жан-Клод.

— Персиваль не воевал. По крайней мере, в мундире, как капитан Дикон и мой кузен Чарльз. Но у Персиваля были… скажем… обширные связи… в Министерстве обороны.

— Но ваш кузен Перси был уже мертв, когда вы узнали, что с этой миссией прибывает Ри-шар, — не сдается Же-Ка.

— Oui, — соглашается Реджи. — Но последние несколько месяцев имя Персиваля открывало для меня кое-какие двери… а если точнее, то архивы.

— Не понимаю. — Мне не удается скрыть переполняющее меня возмущение. — Каким образом, черт возьми, достойный восхищения послужной список Дикона оправдывает то, что вы с Пасангом опоили его и осмотрели обнаженного, пока он спал?

— Я уже организовала весеннюю экспедицию, чтобы найти останки Персиваля, — говорит Реджи. — Со мной в горы должны были отправиться три альпийских гида, швейцарцы. Когда до меня дошли сведения, что вы с Жан-Клодом и мистером Диконом — который увидел возможность использовать деньги моей тети Элизабет, чтобы финансировать ваше участие, — уже высадились в Калькутте, я должна была убедиться в должной физической форме мистера Дикона.

— Разумеется, он в форме. — Я даже не пытаюсь скрыть своего возмущения. — Вы видели его во время перехода и восхождения. Он сильнее всех нас, в этом почти нет сомнений.

Реджи слегка пожимает плечами, но в этом жесте нет ни извинения, ни сожаления.

— От кузена Чарли — а также из архивов Министерства обороны, доступ к которым удалось получить благодаря связям Чарльза и Персиваля, — я знаю, что капитан Дикон был ранен не менее двенадцати раз. И ни разу не позволил, чтобы его демобилизовали и отправили домой в Англию, как, скажем, Джорджа Мэллори. Во время битвы при Сомме Мэллори был вторым лейтенантом в сороковой батарее осадных орудий — все время пребывания в действующей армии он прослужил в артиллерийском подразделении за линией фронта и, хотя видел смерть вокруг себя, никогда долгое время не был на передовой, в отличие от служившего в пехоте Ричарда Дикона. Мэллори демобилизовали и отправили в Англию на операцию — старая травма лодыжки, полученная еще до войны, насколько я знаю, при падении во время занятий скалолазанием. Его отправили из Франции восьмого апреля тысяча девятьсот семнадцатого, за день до начала битвы при Аррасе, в которой погибли сорок тысяч британских солдат. Битвы, в которой капитан Дикон был ранен в пятый раз. До конца войны Джордж Мэллори — у него были друзья, на самом верху, в переносном смысле — почти все время оставался в Англии, восстанавливался после операции и служил в учебных частях. У него еще не закончился отпуск, который предоставляют выздоравливающим, когда он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы вместе с друзьями лазать по скалам Пен-и-Пасс в Уэльсе. Мэллори получил приказ вернуться в артиллерийский батальон незадолго до ужасной битвы за Пашендаль, но не смог прибыть вовремя из-за еще одной травмы, полученной в Англии, — на этот раз повредил ступню и большой палец на ноге, попав в аварию на своем мотоцикле в Винчестере. Можно сказать — если такое вообще позволительно говорить, — что у второго лейтенанта Джорджа Мэллори была легкая война… В отличие от него, капитан Дикон каждый раз возвращался на фронт, несмотря на ранения. Он не позволял себе вернуться в Англию. Насколько мне известно, он за всю войну ни разу не побывал на родине — что очень необычно для офицера. До Лондона или до дома был всего один день пути, и офицеры пользовались этим обстоятельством во время отпусков, почти каждый раз приезжая домой. Что касается официальных сводок и ранений, мне также известно, что капитан Дикон по меньшей мере дважды подвергался воздействию горчичного газа.