Избранное - Роже Вайян

— Так вы считаете, что я правильно поступила, порвав с Бюзаром? спросила меня Мари-Жанна.

— Я ничего не считаю… — воскликнул я. — По правде говоря, я люблю Бюзара и предпочел бы, чтобы вы не мучили его.

— А он действительно мучается?

— Не знаю. Я не разбираюсь в любви…

Мари-Жанна рассмеялась, и я залюбовался ее красивыми зубами. Но это не тот бурный жизнерадостный смех, который неизменно вызывает во мне желание прожить еще тысячу лет.

Я плел что-то о любви и продолжал ее разглядывать.

У нее длинные ноги, но не те длинные ноги, каждый шаг которых волнует, точно первое движение шатуна в поездах дальнего следования. Есть ноги, движения которых отдаются в сердце мужчины. Есть ноги, от величавой походки которых все сжимается внутри, как в первый день войны. Мари-Жанна высокая, тоненькая, она хорошо сложена, но не больше.

Мое внимание привлек контраст между блузкой из подкрахмаленного поплина и видневшейся в вырезе рубашкой из белоснежного батиста. Батист не слишком мягкий, ни слишком жесткий, настоящий бельевой батист, с ажурно вышитыми веночками, подрубленный мелкими стежками. Такое белье ручной работы носили когда-то воспитанницы пансионов.

Мари-Жанна продолжала шить, слегка нагнувшись. От дыхания рубашка приподнималась, обнажая треугольник очень белой, очень нежной кожи с еле заметными лиловатыми прожилками. Меня охватило ощущение близости, такое же потрясающее, как смерть или рождение. Мой взгляд остановился на плечах с небольшими впадинками. «Какие у нее слабые плечи», — подумал я.

Я начинал понимать, почему вокруг ее дома бродят обожатели. Пожилых мужчин и стариков очаровывают такие сдержанные молодые женщины, с хрупкой фигуркой под строгой одеждой, с белоснежной кожей и безукоризненным бельем, отвечающим требованиям и хирургии и любви, трогательные плечи, соблазнительно выглядывающие локти и коленки, скромно прикрытые одеждой.

Но юношей и тех мужчин, для которых чувственное наслаждение не основное в жизни, больше привлекают девушки с телом, позолоченным солнцем или отсветами электрического освещения в ночных кабаках.

Как же случилось, что скрытые чары Мари-Жанны подействовали на Бюзара?

В общем понятно, размышлял я. Бюзара тянет к роскоши. Как и все молодые люди, он мечтает о машине, но малолитражка его не удовлетворяет, ему нужен «кадиллак». Он поклялся стать чемпионом; у него тяга к подвигам. Сперва его выбор пал на Мари-Жанну как на самую изысканную из всех знакомых ему женщин, а потом уже, как полагается, разгорелась страсть; Мари-Жанна подала ему надежду, сказала «нет», сказала «да», взяла свои слова назад, и он оказался в цепях. Чувственность в его выборе играла небольшую роль, думается мне; герои совсем не обязательно сладострастны.

— Отступления нет, — сказал я Мари-Жанне. — Чужая любовь гораздо больше связывает, чем своя собственная. Хотите вы того или нет, но вам придется стать женой Бюзара.

— Вы так считаете?

— Теперь он не одинок. Весь город взялся вам напоминать о вашей клятве.

— Но я не давала никакой клятвы!

— Той клятве, которую вам приписывают… Вся Бионна восхищается вами, тем, что ради вас Бюзар работает сто восемьдесят семь дней и сто восемьдесят семь ночей подряд.

Мари-Жанна прижала свое шитье к груди и откинулась на спинку стула.

— Чего же они хотят от меня?

Она замкнулась с враждебным видом.

Такое же самое выражение я видел как-то в родильном доме на лице молодой матери, только что в страшных муках родившей ребенка. К ней подошел ее муж и хотел было ее погладить. Но она отодвинулась к стене, бросила на мужа озлобленный взгляд и с негодованием сказала: «Больше никогда этого не будет!»

— Почему не оставят меня в покое? — снова заговорила Мари-Жанна.

Пришла ее крестная, мастер в цехе, где работает ее мать. Мари-Жанна поднялась и пошла ей навстречу; она воспитанная девушка.

— Хотите вишен?

Я ушел.

Проходя мимо окна, я услышал, как крестная говорила:

— Милая моя, что это рассказывают о тебе?..

В воскресенье вечером Мари-Жанна пришла на танцы с Бюзаром. Без пяти двенадцать он отправился на фабрику, чтобы сменить брессанца. Она ушла одновременно с ним. Останься она танцевать, в то время как ее жених героически трудится, чтобы «обеспечить их будущее», ее бы все осудили.

Бюзар согласился проработать в первое сентябрьское воскресенье с восьми утра до десяти вечера, чтобы дать брессанцу возможность участвовать в велогонках по случаю храмового праздника его деревни. Крестьянин еще не продал велосипеда; он собирался занять первое место в кантоне, слава была для него дороже всего после денег. Он считал, что еще не успел «заржаветь».

По этому поводу за две недели до гонок у них произошел разговор, первый за всю их совместную работу. Сменяясь, они обычно даже не здоровались и только делились деловыми соображениями.

— Сегодня в пластмассу попала какая-то дрянь. Только и делаю, что прочищаю канал. Я уже заявлял. Но ты тоже пошуми!

Прямо с фабрики брессанец шел к родителям Бюзара, где он столовался за пятьсот франков в день, как и было договорено. Он молча ел и сразу же уходил в комнату Бюзара. Общая машина, общая кровать, все это могло бы сильно сблизить их, если бы им хоть изредка удавалось побыть вместе.

Прежде чем лечь, брессанец неизменно занимался изучением еще какой-нибудь подробности на макете площади Согласия — шедевре отца Бюзара, который тот поставил на стол сыну, Моделью для этого макета послужила обыкновенная открытка. Отец Бюзара вырезал свою игрушку из кости на токарном и фрезерном станках. Не были забыты даже такие мелочи, как цепи вокруг Луксорского обелиска, автомобили и автобусы, объезжающие площадь, светофор с красным, желтым и зеленым стеклышками, который можно было переключать, нажав на костяную кнопку, а у въезда на улицу Руаяль полицейский, регулировщик движения.

— Ценности это никакой не представляет, — объяснила крестьянину мадам Бюзар, — но отец ни за что на свете не согласился бы продать свою безделушку. Он работал над ней все вечера после нашей свадьбы в течение трех лет.

Как только речь заходила об этом произведении искусства, Элен, сестра Бернара, обслуживавшая токарный станок в отцовской мастерской, подмигивала крестьянину. Брессанец удивлялся ей, он не разделял ее иронии, лично у него этот макет площади Согласия вызывал неподдельный восторг. Но Элен противница кустарного труда. Едва окончив начальную школу, она принялась убеждать родителей, подкрепляя свои доводы цифрами, что резчик по кости, каким бы искусным он ни был, не заработает столько, сколько простой надомник. Ее не слушали и твердили: «Ты еще ребенок».

Но после того как применение пресса для литья под давлением стало повсеместным явлением, семейная мастерская Бюзаров, где работали отец, мать и дочь, перешла на шлифовку оправ для очков и стала выполнять заказы фабрик пластических масс.

В мертвый сезон отец прирабатывал, вырезая из кости фигурки горных серн и эдельвейсы для торговцев сувенирами в Шамони́.

Каждый день брессанец обнаруживал в макете площади Согласия какую-нибудь новую деталь вроде букета цветов на коленях статуи города Страсбурга.

Потом он ложился на кровать и немедленно засыпал, чаще всего одетый, чтобы быть готовым, когда кто-нибудь из Бюзаров его разбудит, и сразу же мчаться на фабрику. Он больше не пил, бросил курить. За вычетом платы за пансион, он каждый раз клал всю свою получку в конверт и прятал деньги под белье в отведенном ему ящике шкафа, ключ от которого всегда носил с собой. Элен в конце недели приносила ему выстиранное и выглаженное белье и всегда возмущалась, что ящик заперт.

— Он что же думает, что мы позаримся на его деньги? Вот уж деревенщина, темнота.

У брессанца была поразительная способность спать сколько угодно. Все это время он спал по десять часов в сутки, а то и больше.

Бюзар, в отличие от него, спал очень мало. Он был свободен от полудня до четырех часов дня, с восьми вечера до двенадцати ночи и с четырех до восьми утра.

В полдень он обедал вместе с родителями. Обычно обед заканчивался ссорой с отцом, которого возмущало, что можно работать по двадцать четыре часа в сутки, отливая кареты-катафалки. Неужели уж человечеству так спешно необходимы катафалки? Старик Бюзар любил потолковать о человечестве. В свое время он резко восставал против увлечения Бюзара велосипедом; спорт, считал он, отвлекает молодежь от таких действительно важных проблем, как, например, борьба за светскую школу. Кстати, он в двадцать лет уже сражался за республиканские законы. Почему Бернар всегда так упорно отказывался работать в семейной мастерской? Ведь ремесленники совершенно независимы.

— Если мне вздумается поудить рыбу, я беру удочки, ни у кого не спрашивая разрешения…