Избранное - Роже Вайян

— Вдвоем вы выполняете работу трех прессовщиков, — сказал Шатляр, — и лишаете хлеба одного рабочего. Ты соображаешь?

Бюзар молчал. Он стоял перед старым профделегатом, сжав губы и не глядя на него.

— Твой отец упрям как осел, но, когда он работал на фабрике, он вел себя порядочно, — продолжал Шатляр.

— Сейчас нет безработицы, — возразил Бюзар. — Я ни у кого не отнимаю хлеб.

— В Бионне нет безработицы, но она существует в других городах, и существует солидарность рабочих.

— Я лично живу в Бионне, — сказал Бюзар. — Пока что… — добавил он.

— Ты свихнулся.

— Мне нужны триста двадцать пять тысяч франков.

— Мне тоже, представь себе. С того времени как я появился на свет.

— Я женюсь на Мари-Жанне.

— Удивляюсь, как это она разрешила тебе пойти на такую низость.

После того как отец Мари-Жанны погиб, придавленный прессом для целлулоидных изделий, Шатляр опекал девочку и ее мать. Он отвоевал для вдовы пенсию. Благодаря его заботе у Мари-Жанны на елку всегда был подарок. В дальнейшем по его настоянию девочка училась в профессиональном училище, где она получила профессию белошвейки. Иногда вечерком Шатляр заходил побеседовать с матерью Мари-Жанны. На чувствах старика к этой семье и хотел сыграть Бюзар, упомянув о Мари-Жанне как о своей невесте.

— Выкладывай, в чем дело, — сказал Шатляр.

Мари-Жанна непременно хочет уехать из Бионны, объяснил Бюзар. Она согласилась выйти за него замуж при условии, если он станет управляющим снэк-бара. И он вынужден был что-то придумать, чтобы раздобыть недостающие триста двадцать пять тысяч.

— Снэк-бар, что это за штуковина? — удивился Шатляр.

— Это ресторан, где можно поесть на скорую руку, рядом с заправочной колонкой… Теперь так делается. Автомобилисты не желают терять время на еду. Вначале Мари-Жанна будет заниматься готовкой, жарить бифштексы и варить «от-доги».

— Что это за «от-доги»?

— Сосиски.

— Почему ты разговариваешь не по-французски?

— А я буду обслуживать посетителей.

— Стать холуем — вот твой идеал.

— Потом у нас появится обслуживающий персонал. Мари-Жанна встанет к кассе. А я буду только распоряжаться.

— Понятно, хочешь эксплуатировать людей — вот к чему ты стремишься.

— Я политикой не занимаюсь, — ответил Бюзар.

— А я в твоем возрасте мечтал о революции, об освобождении всех трудящихся. Да и теперь не изменил своим убеждениям. Бороться за то, чтобы все имели право «на хлеб и на розы», тебя это не прельщает?

— С вашей стороны это очень благородно, — сказал Бюзар.

Он переминался с ноги на ногу и упорно смотрел старику в рот, чтобы не видно было, что он избегает его взгляда, но в то же время старался не встретиться с ним глазами.

— Но я лично хочу жить сегодня, — резко проговорил Бюзар.

— Дело твое, — сказал Шатляр. — Выколачивай деньги, чтобы купить себе право стать лакеем. Но делай это пристойно. Ни одного сверхурочного часа. Ничего, поработаешь год вместо шести месяцев, это пойдет тебе на пользу.

— На вашей стороне сила, и вы этим пользуетесь.

— Совершенно верно, мой мальчик.

— Но Мари-Жанна не может ждать так долго.

— Почему? Объясни.

— Нечего объяснять, все и так ясно.

Бюзар снова опустил голову.

— Ну-ка, посмотри на меня.

Бюзар поднял голову.

— Ты мне не нравишься, — сказал Шатляр.

Бюзар нахмурился.

— Чего вы ко мне придираетесь? Я поступаю по-честному, Когда я узнал, что у нас будет ребенок, я предложил Мари-Жанне жениться на ней.

— Не нравится мне, как ты разговариваешь.

— Ничего не поделаешь.

Старик скручивал сигарету, не спуская глаз с парня, тот стоял перед ним, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом.

— Так женитесь, незачем мудрить.

— Все равно нам нужны деньги на обзаведение.

Старик нагнулся, чтобы закурить от зажигалки, которую он прикрывал от ветра ладонью.

— Я не понимаю Мари-Жанны, — сказал он.

— Ей не нравится жить в Бионне.

— Так мне и казалось, — медленно проговорил Шатляр. — Она ни за что не хотела идти на фабрику… Предпочитает в одиночестве сидеть у окна и целый день шить и шить… Вот и лезет в голову разное…

Он замолчал. Бюзар угадал мысли старика.

— Она не может забыть несчастного случая с отцом, — сказал он.

— Молчи. Ты-то не имеешь никакого права говорить об этом.

— Вечно эти громкие слова. Вы не на собрании, — возразил Бюзар.

Шатляр в упор посмотрел на него. Бюзар снова скрестил руки на груди, вызывающе глядя на старика.

— Ты мне не нравишься, — повторил Шатляр.

Он опять нагнулся и зажег потухшую сигарету.

— Может быть, я ничего не понимаю в современной молодежи… Хотя некоторые, мне кажется, сделаны из добротного материала.

Он снова поглядел на Бюзара.

— Договаривайся с остальными делегатами… Я не могу быть беспристрастным. Я слишком хорошо отношусь к Мари-Жанне, и мне не по душе, что она выходит за парня, который так некрасиво поступает… Объясняйся с ними сам… Вмешиваться не буду.

Он повернулся и ушел своей тяжелой и решительной походкой, по которой все в Бионне издали узнавали его.

«Я победил, я победил!» — в полном упоении твердил про себя Бюзар.

Остальные профделегаты «Пластоформы» были не так строги, как Шатляр, и Бюзар их не боялся; они даже найдут потешной затею обоих парней и только посмеются над Бюваром: «Эх ты, незадачливый гонщик, ты же не выдержишь до конца…»

Но возражать они не будут.

Бюзар заглянул в цех. Брессанец уже вошел в ритм работы: поднять решетку, отсечь «морковку», разъединить сдвоенные части, бросить их в ящик, ждать, когда загорится глазок; поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить, ждать; поднять, вынуть…

— Это полегче, чем пахать, — заметил брессанец. — Хорошо быть рабочим.

Он, как и Бюзар, ликовал. Он уже видел, как покупает коров и волов, какие закатывает кутежи перед уходом в армию.

Большие часы в глубине цеха, висевшие так, чтобы они были видны отовсюду, показывали три часа двенадцать минут тридцать секунд. На часах была секундная стрелка, потому что старые прессы не имели красного глазка, и рабочие, закрыв форму, отсчитывали секунды, чтобы знать, когда можно вынуть изделие.

Рабочие второй смены (с восьми до шестнадцати часов), не отходившие от машины с раннего утра, все чаще и чаще поглядывали на часы. К концу смены многие пробовали ускорить ход времени, прибегая к разным уловкам: можно, например, заставить себя смотреть только на секундную стрелку, а через некоторое время взглянуть уже на минутную и тем самым доставить себе приятный сюрприз: она продвинулась на целых четыре деления вместо трех вопреки тому, что вы себе внушили.

Пришел мастер снимать показания счетчиков: машины сами регистрируют количество произведенных операций, то есть отлитых изделий. Рабочий имеет право не додать 5 % продукции по отношению к проектной мощности пресса. Из-за технических неполадок, если взять среднее за год, производительность машины снижалась примерно лишь на 2,3 %. Таким образом, 5 % отклонения допускалось с учетом несовершенства человеческой машины. Предполагается, что, если рабочий недовыполняет норму больше чем на 5 %, он сознательно и часто опаздывает поднять решетку в тот момент, когда загорается глазок. В этих случаях рабочий платит штраф, размер которого определяется тем, сколько недостает изделий и как часто повторяются нарушения, По словам старика Мореля, такая система позволяет автоматически отсеять лодырей; с профсоюзом все равно бессмысленно договариваться об их увольнении, а когда рабочий обнаруживает, что сумма штрафа превышает его заработок, он сам уходит: в день получки — кукиш, и больше его не видно.

— Пойду-ка подкреплюсь, — сказал Бюзар.

— Не торопись. Я совсем не устал. Хочешь, возвращайся только к шести, предложил брессанец.

Бюзар направился к поселку в надежде увидеть свою невесту, но на авеню Жана Жореса встретил Поля Мореля. Тот выходил из бистро.

— Ну как, доволен? — спросил он Бюзара.

— Ясное дело, доволен! — воскликнул Бюзар.

Поль Морель принадлежит к классу хозяев, так как именно его семейство владеет машинами, что дает ему право управлять фабрикой (правда, под контролем отца), но он совсем недавно «вошел в этот класс»; еще в 1936 году его отец был простым каменщиком. Сам же Поль Морель окончил ту же начальную школу, что и большинство его рабочих. Когда какое-нибудь неожиданное обстоятельство вынуждает Поля Мореля задуматься, он приходит к выводу, что ему посчастливилось родиться сыном хозяина и не повезло, что отец у него такой скупердяй; но такова уж жизнь: есть у нее и хорошие, и дурные стороны. А уж дети Поля, если к тому времени еще сохранится существующий ныне строй, не будут удивляться разделению людей на два класса: на тех, кому принадлежат машины, и тех, кто приводит их в действие. Они даже будут считать, что рабочим повезло, раз Существуют хозяева, которые дают им возможность заработать на жизнь. Но Поль Морель еще не успел настолько отойти от народа и поэтому: