Народная монархия - Иван Лукьянович Солоневич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ни в каком краю древней Руси не встретим такого счастливого подбора условий, благоприятных для широкого развития политической жизни… Новгород рано освободился от давления княжеской власти (? – И.С.) и стал в стороне от княжеских усобиц и половецких разбоев, не испытал непосредственного гнета и страха татарского, в глаза не видел ордынского баскака, был экономическим и политическим центром огромной области, рано вступил в деятельные торговые сношения с европейским Западом, был несколько веков торговым посредником между этим Западом и азиатским Востоком… Нигде в древней Руси не соединялось столько материальных и духовных средств…»
И вот, ничего не вышло. Освобожденные «от давления княжеской власти» массы за Новгородом идти не хотели.
«Псков, – пишет Ключевский, – уже в X IV веке добился полной политической независимости. Вятка с самых первых шагов своей жизни стала в независимое отношение к метрополии… Двинская земля также не раз пыталась оторваться от Новгорода. В минуту последней решительной борьбы Новгорода за свою вольность не только Псков и Вятка, но и Двинская земля не оказали ему никакой поддержки, или даже послали свои полки против него на помощь Москве».
Значит, «в минуту последней решительной борьбы» не только новгородские пригороды не захотели помогать своей метрополии, не захотело помогать и собственное низовое население Господина Великого Новгорода. Все культурные, географические, торговые и прочие материальные предпосылки новгородского могущества не дали ничего. И выиграла нищая Москва. Почему? Можно было бы сказать, что именно потому, что Новгород «освободился от давления княжеской власти», что «классовой борьбе» был дан полный простор, что, как пишет новгородский летописец, «все люди проклинали старейшин наших и город наш». Но это было бы поверхностным объяснением. По существу же в Новгород прорвались феодальные понятия европейского Запада. Во всех этих попытках отделиться, отгородиться от своего центра к нам снова прорываются западноевропейские политические отношения. Во всех попытках подавить княжескую власть прорываются те же тенденции земельного и торгового феодализма, которые стали поперек пути и итальянскому, и германскому объединению. Новгород веками был торговым посредником между Россией и Европой: новгородские верхи, как и в Литве, восприняли западноевропейскую идеологию, низы, как и на Литве, стояли за царя. Судьбы и Литвы, и Новгорода оказались одинаковыми. Можно бы привести более поздний пример: казачья старшина на Украине, которая тянула к Польше и низы, которые тянули «под царя московского православного»… Можно бы привести и другие иллюстрации: почему Псков, Вятка и Двина старались отделиться и отделились и почему Урал (Строгановы и Демидовы) и Сибирь (Ермаки и Хабаровы) не пробовали и не отделились? Почему в решающий момент новгородские пригороды стали против Новгорода и в такой же момент (Смута) и Урал и Сибирь, и Поволжье, и Север сделали все что могли для спасения Москвы?.. Таких примеров, иллюстраций и вопросов можно бы набрать очень много.
Энциклопедические словари, подобно младенцам, иногда глаголят истину, ибо им ставится не пропагандистская, а чисто информационная задача (советская энциклопедия является, конечно, счастливым исключением). Наш историк Москвы, И. Забелин, в своей статье в словаре Брокгауза и Ефрона, том 38, стр. 934, пишет:
«В истории города очень видное место занимал и московский посад, под именем черни (отсюда «черная сотня». – И.С.), которая в опасных случаях, когда ослабевала или вовсе отсутствовала предержащая власть, не раз становилась могучею силой, защищая от напасти свой излюбленный город, иногда не без своеволия и не без свирепых насилий. Так было при нашествии Тохтамыша в 1382 году, так было в 1445 году, когда Великий Князь Василий Темный на суздальском побоище был взят татарами в плен, так было в 1480 году, при нашествии царя Ахмета, когда Великий Князь Иоанн III медлил походом, а затем из похода возвратился в Москву. Посад так вознегодовал на это, что Великий Князь побоялся даже остановиться в Кремле и проживал некоторое время на краю города, в Красном Селе. Точно так же действовал посад и в Смутное время… Простые граждане Москвы, ее тяглецы, относились к политическим интересам своего города с большою горячностью и с напряженным вниманием следили за действиями предержащих властей…»
Напомню читателю обстановку 1480 года. Между Польшей и Ордой был заключен военный союз против Москвы, лишний раз иллюстрирующий теорию «защиты Европы». Татарский хан Ахмет, рассчитывая на этот союз, двинулся к Москве, но не с востока, как обычно, а навстречу своему союзнику – к верховьям Оки. Иван III ждал неприятеля на традиционных татарских путях к Москве – и когда Ахмет очутился на Угре, царь Иван III, после длительного стояния против татарского лагеря, вернулся в Москву.
Москва встретила его чрезвычайно невежливо. Ростовский епископ Вассиан обозвал его «бегуном», посад негодовал, и великому князю буквально не было проходу: на улице его пытались и за бороду драть: а это был первый официально самодержавный государь Москвы.
Я не берусь сказать, чем была вызвана нерешительность великого князя. Очень вероятно, что о «мировом положении» он был осведомлен лучше московского посада: «защите Европы» от азиатского и европейского варварства помог крымский хан, который ворвался в Польшу и сорвал польскую помощь Ахмету. Ахмет, перезимовав на Угре, бросил московский поход и отступил на восток, где и был благополучно зарезан ногайскими татарами. Таким образом, Москва была спасена без пролития русской крови. Иван оказался более прав, чем москвичи. На такую возможность намекает и Маркс: «Так Иван погубил одних татар при помощи других». Однако нас интересуют не военные обстоятельства очередного татарского нашествия. Интересно другое: Олеарий и Герберштейн, за ними Флетчер и другие повторяют тот мотив, который впоследствии делается господствующим и в русской исторической литературе: Москва – это царский абсолютизм по восточному
