Доктрина шока - Наоми Кляйн

Интровертированного шизофреника или меланхолика можно сравнить с городом, окруженным стеной, который закрыл свои ворота и отказывается торговать с окружающим миром... Когда в стене пробивается брешь, взаимоотношения с миром восстанавливаются. К сожалению, мы не в состоянии контролировать размер повреждений при такой бомбардировке.

Думаю, в мире после 11 сентября благоразумное использование насилия может оказывать терапевтическое действие.

Был март 2004 года. Я не успела пробыть в Багдаде и трех часов, и меня преследовали неудачи. Во-первых, не было нашей машины около контрольного пункта аэропорта, и мне с моим фотографом Эндрю Стерном пришлось ехать на попутке по «самой опасной дороге в мире», как ее называли. В деловом районе Карада нас окликнул Майкл Бирмингем, ирландский активист движения за мир, который приехал в Багдад еще до вторжения. Я спросила, может ли он познакомить меня с иракцами, которых волнуют планы приватизации их экономики. «Никто сейчас не думает о приватизации, — ответил Майкл. — Их заботит просто выживание».

У нас возник напряженный спор об этичности исследования политических вопросов в зоне военных действий. Майкл не говорил, что жители Ирака поддерживают программу приватизации — но лишь то, что сейчас у большинства людей есть более неотложные заботы. Их волнуют бомбы, разрушающие мечети, или судьба пропавшего родственника, который исчез в тюрьме Абу-Грейб, управляемой США. Они думают, где взять завтра воду, чтобы попить и умыться, а не о том, что иностранная компания хочет приватизировать водоснабжение, чтобы через год продавать им эту же воду. Задача постороннего, по мнению Майкла, — регистрировать реальности войны и оккупации, а не решать вопросы о послевоенных приоритетах Ирака.

Я защищалась как могла, указывая на то, что распродажа страны компаниям Bechtel и ExxonMobil отнюдь не лучшая идея, а эта программа уже начала осуществляться под руководством верховного посла Белого дома в Ираке Л. Пола Бремера-третьего. Месяцами я слышала об аукционах по продаже государственного имущества Ирака на сюрреалистических аукционах в конференц-залах отелей, где торговцы бронежилетами пугали бизнесменов рассказами об отрезанных руках и ногах, в то время как официальные торговые представители США заверяли, что на деле все там не так плохо, как это показывает телевидение. «Наилучшее время для инвестиций — пока еще земля не просохла от крови», — с полной серьезностью заявил мне один из участников конференции «Восстановление Ирака-2» в Вашингтоне.

Тот факт, что в Багдаде трудно было найти людей, желающих поговорить об экономике, неудивителен. Авторы вторжения в Ирак были строгими приверженцами доктрины шока — они понимали, что, пока иракцев заботят острые повседневные проблемы, можно незаметно распродать страну с аукциона, объявив о результатах уже тогда, когда сделка состоится. Мы, журналисты и активисты, устали наблюдать за драматичными атаками, забыв о том, что люди, которые более всего от этого выигрывают, никогда не показываются на поле сражения. А богатства Ирака были огромными: это не только третьи по величине запасы нефти в мире, но и территория, которая оставалась одним из последних бастионов противников попытки построить тут свободный рынок неограниченного капитализма по замыслу Фридмана.

Крестоносцы уже покорили Латинскую Америку, Африку, Восточную Европу и Азию, и теперь арабский мир стал последним полем битвы.

Пока мы дискутировали с Майклом, Эндрю вышел покурить на балкон. Как только он открыл стеклянную дверь, какая-то сила как будто вытянула из комнаты весь воздух. За окном в воздухе висел огромный огненный шар цвета лавы, темно-красный с черными пятнами. Мы схватили в руки обувь и в одних носках сбежали по лестнице на пять этажей. Холл был усыпан осколками стекла. На углу улицы лежали руины отеля «Гора Ливан» и соседних домов, разрушенных взрывом 500-килограммовой бомбы; оказалось, это был самый большой налет такого рода после окончания войны.

Эндрю кинулся к обломкам со своей камерой; я попыталась усидеть на месте, но затем последовала за ним. Проведя всего три часа в Багдаде, я уже нарушила собственное правило: никакой охоты за взрывами. Вернувшись в отель, я увидела, что все репортеры и сотрудники неправительственных организаций пьют арак, пытаясь прийти в себя. Все с ухмылками смотрели на меня и восклицали: «Добро пожаловать в Багдад!» Я переглянулась с Майклом, и мы оба без слов поняли, что в споре оказался прав именно он. Последнее слово оставалось за самой войной: «Тут программу разрабатывают бомбы, а не журналисты». Так оно и было. Взрыв не только высасывает кислород своим вихрем, он требует всего: нашего внимания, нашего сочувствия, нашей ярости.

Этим вечером я думала о Клаудии Акунья, блестящей журналистке, с которой я два года назад встретилась в Буэнос-Айресе и которая подарила мне копию «Открытого письма от писателя военной хунте» Родольфо Вальша. Она предупреждала меня, что крайняя степень жестокости мешает нам замечать, каким интересам эта жестокость служит. Отчасти это уже произошло с антивоенным движением. Наши объяснения причин войны обычно односложны: нефть, Израиль, Halliburton. Большинство из нас видят в войне акт безумия президента, который вообразил себя императором, и его британских соратников, которые хотят оказаться в истории среди победителей. И мало кто думает о том, что эта война является рациональным политическим выбором и ее организаторы именно потому и действуют так свирепо, что закрытую экономику Ближнего Востока невозможно взломать мирными средствами, и уровень террора тут соответствует высокой ставке игры.

Вторжение в Ирак в глазах публики оправдывали страхом перед оружием массового поражения, потому что, как сказал Пол Вулфовиц, ОМП — «это такая вещь, относительно которой все согласны», другими словами, тут использовался наименьший общий знаменатель3. Некоторые же интеллектуальные защитники войны выдвигали более утонченные резоны — гипотезу «образца». Хитроумные сторонники этой теории — многие из них отождествляли себя с неоконсерваторами — говорили, что терроризм исходит из разных точек арабского и мусульманского мира: террористы, захватившие самолеты 11 сентября, были из Саудовской Аравии, Египта, Объединенных Арабских Эмиратов и Ливана; Иран поддерживал «Хезболлу», Сирия скрывала у себя руководство «Хамаса», Ирак посылал деньги семьям погибших смертников из Палестины. Приверженцы войны, которые смешивали нападения на Израиль с нападениями на США, как будто между ними нет никакой разницы, считали, что этих фактов достаточно, чтобы объявить весь регион питательной средой терроризма.

Что же именно в этой части мира, спрашивали они себя, порождает терроризм? Идеологическая слепота не позволяла им увидеть, как политика США или Израиля влияет на эту проблему — если не сказать определяет. Поэтому они увидели тут другое — в этом регионе не хватало демократии со свободным рынком4.

Поскольку нельзя сразу покорить весь арабский мир, следует выбрать одну страну, которая станет катализатором нужных процессов. США завоюют эту страну и превратят ее, по словам Томаса Фридмана, в «иную модель в самой сердцевине арабского и мусульманского мира», откуда в свою очередь демократические неолиберальные волны будут распространяться по всему региону. Джошуа Муравчик из Американского института предпринимательства предсказывал, что это будет «цунами по всему исламскому миру» в «Тегеране и Багдаде», а крайне консервативный советник администрации Буша Майкл Ледин говорил, что это будет «война за переделку мира»5.

Согласно внутренней логике такой теории борьба с терроризмом, расширениие границ капитализма и проведение выборов были элементами единого проекта. Ближний Восток будет «очищен» от террористов, возникнет огромная зона свободной торговли, а затем этот процесс закрепят состоявшиеся после преобразований выборы — три в одном, специальное предложение. Позже Джордж Буш выразил всю эту программу проще: «распространение свободы по проблемному региону», и многие ошибочно думали, что это идеалист мечтает о демократии6. Но то была свобода иного рода — свобода, предложенная Чили в 1970-х или России в 1990-х, — свобода западных транснациональных монополий проглотить части только что приватизированного государства. Именно это было сущностью теории образца. Президент дал это понять с полной ясностью через восемь дней после того, когда было объявлено об окончании основного сражения в Ираке и он сообщил о планах «создания зоны свободной торговли между США и Ближним Востоком в течение десятилетия»7. Дочь Дика Чейни и ветеран экспериментов шоковой терапии в странах бывшего Советского Союза Лиз возглавила этот проект.