Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот один небольшой эпизод из романа «Черный погон», в котором действуют некоторые из тех самых персонажей, которые перечислены выше:
«…В “свободной литературной республике” есть свой этикет. И – странно: мне эти накрахмаленные чопорности нравятся. Не могу решить, что здесь: тоска ли мещанина по аристократизму, утешаемая сим этикетом: “у нас, мол, не хуже, чем у вас”, – или привычка к сюжетным иерархиям и проистекающее отсюда уважение к “стержню”, “оси”, “ключу”? Мне приятнее верить в последнее. Я, пожалуй, напишу об этом статейку. В конце концов: литератор вовсе не обязан быть прав, он должен быть интересен… Заношу тему в соответственный блокнот.
Темы похожи на морских свинок: плодятся и множатся, успевай только записывать. Какой это осел плакался, что “тем нет”, что обо всем уже сказано? Да вот это самое: у одного множество тем, у другого ни одной – уже тема.
Час-другой, и двести строк готовы; листок лежит несколько дней, за это время приходят в голову изящные парадоксы, вставляются в текст, и публика с удовольствием читает, чтобы через день забыть. Я много раз думал: дело это или не дело? В Додонске мне казалось, что – вздор. Теперь – наоборот… Опять тема.
Я переживаю чисто теннисное наслаждение, покрывая листки блокнота заметками: мысли замшевыми планетами описывают плавные дуги, пружинно отталкиваясь от струнного овала ракеты:
Слишком дряхлы струны лир:
Золотой ракеты струны…
Думаю, что если б явился поэт, работающий по методам журналиста, у него был бы потрясающий успех… Тема!
И еще тема: в тактике теперь главенствует принцип “короткого удара”; не этот ли принцип породил новеллу, “поэмы для чтения в трамваях”, мои очерки? Не в этом ли – дух времени?..
Стук в дверь. Кого это черт несет? Хозяйка?
– Войдите.
Входят двое парней. Один в хорошо пригнанном костюме туриста, чистенький и подтянутый, со сверкающим пенсне на ироническом носу. Другой в матросских штанах, в пиджаке с чужого плеча, из слишком коротких рукавов торчат большие красные пятерни; нечесанные патлы лезут в умные серые глаза.
– Простите: здесь такой-то?
Такой-то здесь; но с кем он имеет удовольствие говорить?
Мой тон приспособлен для обоих: первому он сигнализирует: “мы люди общества”, второму: “будь корректнее”. Мне почему-то кажется, что второй обязательно будет некорректен.
А в глубине души мне жутко: как “эти” меня нашли? И кто они? Агенты разведки?
– Позвольте представиться, – иронически водит носом первый, – поэты: Александр Красовский и Эдуард Кардан.
Он делает жест в сторону второго.
Эту фамилию я уже слышал от Танцфельда.
Я не вру, говоря, что мне “очень приятно”.
– Но как вы меня нашли?
– А мы проследили за вами, – хриплым басом говорит Кардан. – Фимка Танцфельд описал вашу бороду, мы вас повстречали час назад со свертками, пошли по пятам, увидали, куда вы вползли, навели справки, оказалось, что “какой-то бородач” снял здесь комнату. Сашка пожелал сначала побриться. От этого и запоздали. Как поживаете?
– А отчего вы просто не подошли на улице?
– Я ж говорю, что Сашка был небрит.
Усаживаю гостей на диван, расспрашиваю.
Кардан весело сыплет именами, захлебываясь, читает стихи, свои и чужие, головокружительно острит и хрипло хохочет, когда Красовский вставляет коротенькие ядовитые характеристики.
Через час я уже в курсе всех местных дел, знаю, кто что пишет, кто с кем живет, какой с кем случился скандал, как кого можно позлить.
– Вы знаете Бэрмана? – хрипит Кардан.
Лично я его не знаю, но мне известны его тонкие статьи в “хороших” журналах, я слыхал, что это человек с большой эрудицией.
– Ну, так это Сашкин враг. Сашка его называет “троянским человеком”; снаружи деревянный человек, а внутри живые лошади. Сашка редактирует газету “Перо в спину”: лучшая литературная газета в мире. Так он там написал в отделе “Паноптикум”, что у Бэрмана под лопатками растет грива. Сашка, изобрази.
И Красовский, охотно поднимаясь с дивана, закидывает голову, выдвигает подбородок и прохаживается, тряся задом и произнося нечленораздельные важные звуки.
Хотя я никогда не видел Бэрмана, я сразу чувствую, что шарж похож.
– Хотите, я вам прочту трагедию “Бэрман и Доротея”? – летит, вдохновляясь, Кардан. – Мы с Сашкой сочинили.
И отваливает двести или триста великолепных александрийцев, где чудесно пародирован торжественный и сладкий стиль Расина и где фигура несчастного Бэрмана переживает все насилия трагедийной композиции.
У меня колет в боку от смеха. Что за чудесные парни. Сколько у них чисто пушкинской щедрости в слове, сколько темперамента и остроумия. Мне, привыкшему к петербургской литературной диете, к важности поэтов, к аптекарскому взвешиванию стихов, кажется, что я приехал в деревню и играю в горелки.
Решительно, мы будем друзьями…»
В ближайшее время этот роман должен будет выйти из печати в России, его уже готовит к изданию известный литературовед Вадим Гершевич Перельмутер. До этого он успел подготовить и выпустить в 1997 году в московском издательстве «Совпадение» книгу Шенгели «Иноходец», в которую помимо его лучших стихов вошли поэма «Повар базилевса», а также литературные статьи и воспоминания. Стихи в ней есть просто замечательные:
И снова – видение улиц горбатых
И раннего вечера с быстрым дождем…
Лиловый булыжник мерцает на скатах,
И в старой кофейне сидим мы и ждем.
Чего – неизвестно, кого – непонятно;
Быть может, – откинутой шторы в окне
В том доме напротив; быть может, – невнятно
Лепечущей песни о нежной волне;
Девчонки, быть может, с глазами, как вишни,
На дальнем бульваре мелькнувшей вчера;
Иль попросту – радости, легкой и лишней,
Как эти, под летним дождем, вечера…
Никто нас не ждет, никуда нам не надо;
Мы тихо сидим, говоря ни о чем;
Но странной тревогой ночная прохлада
Встает и сгущается там, за плечом.
Или же вот
