Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старушки нежной внучек,
Бало́ванный слегка,
Жил Лермонтов, поручик
Тенгинского полка.
Он жил весьма привольно,
Он совершал грехи,
К тому ж писал – довольно
Хорошие стихи.
Но не дружил ни с кем он
И не любил вовек:
Он пролетал, как Демон,
Не глядя на Казбек.
Он был дурного нрава
И женщин обижал,
И феминистка Слава
Свой занесла кинжал.
Он вынул лучший нумер
В аллегри мировой;
Он на дуэли умер,
За миг – вполне живой.
И почему-то всем он
Стал дорог с этих пор,
И врубелевский Демон
Примерз к алмазам гор!
Или же – еще одно стихотворение, «Дождь прошел. Тугие тучи»:
Дождь прошел. Тугие тучи
Твердый ветер свеял вбок,
И разверзся в небе жгучий
Синевы блаженный клок.
В сад бежит девчонка. Где ж ей —
Дома киснуть? Как не так!
И в траве, как небо, свежей
Скользко чавкает башмак.
А уже воздушным змеем
Мы, большие, занялись
И гордимся, что умеем
Запустить «китайца» ввысь.
И звенит льняная нитка,
Натянулась, как струна,
И по ней бумажка прытко
Ветром вверх унесена.
Вновь и вновь к тростинкам рамы
За листом взлетает лист,
Это – «Богу телеграммы»
Шлет веселый гимназист.
Нить звенит легко и тонко;
Бог вверху, внизу трава;
Палец в рот, стоит девчонка, —
И в глазищах – синева!
Такое же классически точное (в смысле рифм) стихотворение «Педагогика»:
Раз – топором! И стала рдяной плаха.
В опилки тупо ткнулась голова.
Казненный встал, дыша едва-едва,
И мяла спину судорога страха.
Лепечущие липкие слова
Ему швырнули голову с размаха,
И, вяло шевелясь, как черепаха,
Вновь на плечах она торчит, жива.
И с той поры, взбодрен таким уроком,
Он ходит и косит пугливым оком,
И шепчет всем: «Теперь-то я поэт!
Не ошибусь!» – И педагогов стая
Следит за ним. И ей он шлет привет,
С плеч голову рукой приподнимая.
А рядом с этими замечательными, насыщенными идеальными рифмами стихотворениями Шенгели с удовольствием пишет стихи совершенно без рифм, журчащие какими-то внутренними ручьями и переливами, ничуть не менее сильные, чем рифмованные стихи. Он неоднократно использовал приемы свободного или белого стиха, написав этим способом несколько великолепных поэм, а также множество отдельных стихотворений, таких, как ниже приведенные:
И опять я странный видел город —
Весь в каскадах улочек и лестниц,
В балюстрадах, в лоджиях, в колоннах,
Розовый и хрупкий, точно вафли.
Он висел на известковых срывах
Над рекою небывало-синей,
И в домах, в их башенках стрельчатых,
Мягким ветром шевелило шторы.
А за шторами приоткрывались
Оперными ложами каморки,
Где среди зеркал и медальонов
Медленные женщины сидели.
Я один бродил вдоль улиц узких,
Розовую трогал штукатурку
И старался никому не выдать,
Что моя фамилия – Гварнери.
Или – как в его стихотворении о Михаиле Лермонтове, которое не только ничуть не страдает от отсутствия в нем классических точных риф, но еще отчетливее высвечивает от этого суть своего абсолютно безрифменного стихотворения:
…Он просиял над родиной унылой,
Резцом алмазным несравненной прозы
Эпохе начертал он приговор.
И в страшный день, когда глупец надутый
Ему пробил пылающее сердце, —
Когда рыдала над далеким телом
Опять осиротевшая страна, —
Другой глупец потер палачьи лапы
И со злорадством пробурчал: «…собаке
Собачья смерть…» Почти сто лет прошло;
Палач лежит в распахнутом сарае
Собора – экскурсантам на погляд
Презренную гробницу подставляя;
Убийца стерт из памяти людской,
Оставя имя кличкой непотребной,
А он, певец, – мильонам друг и брат, —
Живет в нетленных песнях и поныне,
С томленьем и любовью мы глядим,
Как – там – по синим во́лнам океана —
Его, навек загадочной, ладьи
Белеет парус одинокий.
Шенгели неоднократно использовал в своем творчестве приемы белого (это стих, имеющий ритм и размер, но не имеющей рифмы) и свободного (то есть верлибра, не имеющего четких ритмов и размеров) стиха. В статье «Белый стих» он писал: «В русской литературной стихотворческой практике белый стих начал применяться одновременно с рифмованным, достиг высокого совершенства у Державина и в “Маленьких трагедиях” Пушкина и в “Агасфере” Жуковского получил окончательное оформление. Ввиду того, что рифма не является механическим украшением стиха, но находится в теснейшей связи с синтаксическими конструкциями, притягивая к себе логически весомые слова, замыкая и интонативно округляя фразы или их автономные отрезки, и, с другой стороны, выполняет определенную ритменную функцию, отмечая границы стихотворных строк (больших ритмических членов), – перед стихотворцем, применяющим белый стих, возникает задача придать речи, лишенной рифменных подпорок, синтаксическую упругость, равномерно распределить в последовательности значимых и служебных слов смысловую и образную нагрузку, а также изыскать те стихотворные размеры, в которых ритменные границы строк были бы даны сами собой, не отмечаясь перекликанием созвучных слов. В этом смысле и можно говорить о большей или меньшей степени совершенства, с которым построен данный образец белого стиха; и с этой же точки зрения справедливо утверждение, что белый стих “труднее” рифмованного…
В наши дни белый стих большею частью обходится поэтами, увлеченными свободным стихом, стихом леймическим (иначе паузным или “дольником”), но южно-русская группа поэтов (Волошин, Шенгели, Багрицкий, Олеша и др.) культивируют его в целом ряде лирических и эпических произведений…»
И далее он уточняет: «Организованным, органически свободным стихом является такой, в коем сплавлены воедино различные размеры, причем переход из одного в другой осуществляется путем последовательного подчеркивания в двуликих стихах характерных признаков того метра, в который предшествующий перестраивается».
Начинающие стихотворцы весьма часто пускаются в опасное плавание по зыбям «свободного стиха», не обладая еще развитым
