Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Французы покидали резиденцию с возгласами «Да здравствует республика!»

Вечером того же дня мы отправились на прогулку по Кампо дей Морти. Обер дю Байе отошел в сторону от сопровождающих и взял меня под руку. Внимательно рассматривая надгробные камни на турецких и армянских могилах, он вдруг сказал, что подыскивает себе место для погребения, так как уверен, что Господь приберет его к себе в Константинополе. Мы шли и шли, пока, наконец, посол не прошептал, что здесь он не нашел подходящего места для своей могилы и предпочел бы, чтобы его похоронили во дворе резиденции у древа свободы. Я попытался превратить в шутку столь мрачное предчувствие, но он все повторял и повторял, что умрет в Константинополе и жить ему осталось не больше года[70].

23 октября получил от Сулковского письмо со штампом генерального штаба Итальянской армии под Леньяго и датой: 15 сентября 1796 года. Сулковский писал, что 8 сентября у города Бассано произошло решающее сражение, в котором французская армия взяла в плен несколько тысяч австрийцев и захватила 35 пушек. Это сражение и еще несколько боев местного значения позволят французам овладеть Леньяго. Войска третьей австрийской армии, прибывшие для обороны Италии, были разогнаны в разные стороны. Оставшиеся подразделения под командованием Вюрмсера отступили и скрылись в Мантуи.

Сулковский сообщал, что генерал Бонапарт, прочитав мое письмо, задумался, а затем сказал: «Что я должен ответить?.. Что могу обещать?.. Напишите вашему соотечественнику, что я люблю поляков и высоко ценю их. Раздел Польши – это акт беззакония, которому следует положить конец. Закончим войну в Италии, я сам поведу французов в Польшу, и мы заставим русских восстановить эту страну. Но напишите вашему другу, пусть поляки и сами позаботятся о своем освобождении, а не уповают только на помощь из-за границы. Пусть объединяются, пусть вооружаются, пусть почаще тревожат русских. Красивые речи и пустые обещания ни к чему не приведут. Я хорошо знаю дипломатический язык и безделье турок. Раздавленный и угнетенный народ может вернуть себе свободу лишь с оружием в руках».

В тот же день, 23 октября, я написал Дамбровскому о назначении генерала Кара Сен-Сира генеральным консулом Франции в Валахии и Молдове и о его завтрашнем отъезде в Бухарест.

24 октября пришли совсем неутешительные вести из Парижа. Среди членов правительства воцарился разлад. Рассудок военачальников помутился от зависти и ревности. Директория с тревогой наблюдала, как доверительно солдаты относились к Бонапарту, и как стремительно росла его слава во всей Франции. Страна пребывала в предвкушении революционных событий. Внешнеполитическая активность пошла на спад.

Обер дю Байе погрузился в раздумье, не скрывая своей озабоченности в связи с молчанием Парижа: все его депеши, посланные Директории, остались без ответа.

Из писем от парижских родственников и друзей многие французы узнавали, что король Пруссии готов подписать с Францией оборонительный и наступательный союзный договор против России и Австрии. Пруссия получит большое вознаграждение в обмен за возвращение провинций, доставшихся ей от разделов Польши, и создание конституционного польского королевства. Рассказывали, что прусский монарх якобы согласился принять эти условия лишь после того, как ему пообещали, что один из наследников королевской семьи получит польскую корону. Во Франции появилось много брошюр в поддержку такой перспективы развития событий. Одно из изданий вызывало особый интерес. Речь шла о брошюре под названием «Политическое обозрение», автором которой был поляк.

Между тем члены польской депутации в Париже, а также другие соотечественники настоятельно просили меня хотя бы на несколько недель прибыть во французскую столицу, чтобы восстановить единство в рядах наших сограждан и разработать план совместных действий на ближайшую весну. Выехать из Константинополя мне советовали поздней осенью (в такую пору турки никогда не начинают войн).

Не давали покоя новости из Валахии и Молдовы, где находилось более двух тысяч поляков. Выведенные из терпения затянувшимися переговорами с Константинополем, эти люди хотели проникнуть в Галицию и разжечь костер войны уже на территории Польши.

Напрасно писал я Дамбровскому, заклиная его во имя спасения отчизны, остудить горячие головы и не предпринимать безрассудных поступков, которые могли опорочить наше дело и погубить всех нас. Ответы Дамбровского никоим образом меня не успокаивали, и я был даже убежден, что именно он задумал план, роковых последствий которого я так опасался.

25 октября я отправил записку Оберу дю Байе с просьбой назначить мне время встречи для обсуждения очень важного вопроса. Ответ последовал незамедлительно, и вскоре я поделился с послом Франции последними новостями и своими тревогами.

Рассказ мой нисколько не озадачил Обера дю Байе. Более того, по его мнению, поляки, находящиеся в Валахии и Молдове, вполне могли установить прямые контакты с жителями Галиции, а также Польши, и запланированное дерзкое выступление моих соотечественников, возможно, принесет делу освобождения нашей родины больше пользы, чем все бесплодные переговоры, которые велись до сегодняшнего дня.

Развивая эту тему, глава французской дипломатической миссии заметно оживился. Он вполне допускал, что Турция, скомпрометировавшая себя предоставлением убежища бывшим польским военным, отныне будет вынуждена держаться настороже, прежде чем приступить к боевым операциям следующей весной.

Обер дю Байе выразил готовность назначить генерала Кара Сен-Сира во главе польских военных. Главное, чтобы их было достаточно для формирования крупного войскового соединения. Посол предполагал, что вторжение в Галицию станет очень благоприятным отвлекающим маневром для французских войск и вынудит Венский двор немедленно заключить мир. При этом Директория, как и обещала, направит тридцатитысячную армию, которую сам Обер дю Байе поведет на борьбу с русскими для освобождения Польши. И только тогда турки волей-неволей проснутся от летаргического сна.

Я впервые видел своего собеседника таким веселым и вдохновенным. Завершая свои размышления, он процитировал Вольтера:

…………… Смельчак счастливыйДеяниями своими сразит того, кто долго рассуждает[71].

По правде говоря, план действий моих соотечественников виделся мне несколько в ином ракурсе, и я не был уверен в столь быстром и благоприятном развитии событий, как это только что предвосхитил Обер дю Байе. Он попросил меня письменно изложить все мои соображения, чтобы еще раз хорошенько все обдумать и доложить в Директорию. Другого оракула у меня не было, и 26 октября я написал такое письмо:

«Гражданин посол! Польские беженцы, нашедшие приют в Париже, желая использовать любую возможность для возрождения своего многострадального отечества, сочли целесообразным направить своего уполномоченного в Константинополь и доверили ему выражать интересы истинных патриотов Польши в Турции. Передавая сведения о положении дел в Польше официальным представителям Франции, а также информируя своих соотечественников о планах турецкого правительства, данный уполномоченный призван осуществлять посредническую миссию между Польшей, Константинополем и Парижем.

Польщенный доверием сограждан, я охотно согласился исполнить эту роль. За семь месяцев работы в столице Турции я убедился, что правительство Франции весьма доброжелательно относится к Польше и стремится помочь полякам в решении их проблем. Этого нельзя сказать о другом правительстве, которое либо совсем не видит своих реальных интересов, либо слишком слабо и не может предотвратить тех опасностей, которые ему угрожают.

Еще четыре месяца назад, слушая заверения гражданина Вернинака, я хотел верить, что война все-таки начнется, и это вселяло надежды. Благоприятная позиция Швеции, боевой дух поляков, поддержка Франции, концентрация турецких войск на границе – все предвещало успех. Но с тех пор обстановка резко изменилась.

После предательства шведов у Турции пропало всякое желание ввязываться в вооруженный конфликт с Россией. О чем прямо было заявлено гражданину Вернинаку. Это же услышали от турок и вы, гражданин посол. Они откровенно говорят о своей слабости и бессилии, о дружеских чувствах к полякам и невозможности оказать им поддержку, о ненависти к России и боязни открыто проявить ее.

Только вы, гражданин посол, человек, обладающий качествами дипломата и воина, можете изменить политические и военные умонастроения в турецком правительстве и принудить его, если так можно выразиться, уяснить подлинные интересы Оттоманской империи. Либо ваш авторитет и ваши доводы помогут вам преуспеть в данном деле, либо это не удастся уже никому: третьего не дано.