Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

– Есть отрыв!

– Второй на первой ставить!

Где-то над головой захлопал разворачиваемый ветром парус, одна за другой неслись команды, перебиваемые громогласным "Ха!", когда мореходы налегали на снасти.

– Якорь чист! – прокричал боцман, когда железные лапы якоря с прилипшими комьями грунта поднялись над волной.

– Боцман, обмыть якорь! – тут же скомандовал Анисим.

Два морехода подхватили заранее приготовленный шланг от насоса, а боцман же велел слегка приспустить якорь, чтобы набегавшей волной смыть дурно пахнущую землю. Благо скорость была небольшой, и пробить собственный борт своим же якорем вряд ли было возможно.

Наконец якорь был обмыт и поднят на палубу, после чего основательно укреплен на носу. Шхуна окрылилась парусами, но ветер был не совсем попутный, а потому с первых же минут двигаться пришлось галсами.

Шхуна и две каравеллы, со скрипом и стоном, переваливаясь с волны на волну, шли по неприветливому проливу при сырой и пронизывающей погоде. Наверху было холодно; косой, холодный дождь хлестал в лицо. Вахтенные матросы ежились в своих кафтанах, стоя на местах, и вполголоса кляня погоду и узкий Зунд вместе с богатыми на мели Каттегатом и Скагерраком – этим неприветливым и нелюбимым моряками проливом между южным берегом Норвегии и северо-западной частью Ютландии, известный своими неправильными течениями, бурными погодами и частыми крушениями судов, о чём им уже успели поведать нанятые в Копенгагене датчане.

Только через два дня после выхода с рейда проливы были пройдены и корабли вышли на простор Немецкого моря, как тогда на Руси называли море Северное. Оно сразу же дало себя знать изрядной и, главное, неправильной качкой. А поскольку ветер был довольно-таки свежим, то шли при минимуме парусов, опасаясь внезапного шквала.

Здесь Тимофей впервые увидел китов, точнее, образовавшийся вдали тифон от китового выдоха. На невиданное зрелище сбежалась поглазеть вся не занятая на вахте команда.

А ветер всё свежел и к утру превратился в шторм. Разбушевавшее вокруг море, казалось, кипело пеной, точно в гигантском котле. Громадные свинцово-зеленые валы с высокими гребнями с гулом обрушивались в борта. По нависшему совсем низко тёмному мрачному небу с бешеной скоростью проносились иссиня-чёрные, клочковатые тучи. А громогласный рёв ветра заглушал все иные звуки. Неласково встретило Немецкое море русские корабли, что с минимум парусов, то поднимаясь на волну, то опускаясь в глубокую ложбину, штормовали на его просторе.

Так продолжалось целый день, и лишь на следующее утро натиск стихии начал спадать. Ветер уже не ревел, неистовствуя и срывая пену с гребней волн, а дул сильно и ровно, постепенно стихая. Это позволило поднять на кораблях дополнительные паруса.

К обеду и вовсе небо слегка прояснилось, и солнце, яркое, но не греющее, холодно взглянуло на них с небесных высот. Тут уж настала пора для штурманов взять высоты, чтобы получить, наконец, относительно точное место, в котором оказались корабли. Правда, теперь их было лишь двое, потому как третья каравелла затерялась где-то среди волн. Впрочем, на этот счёт у всех капитанов были инструкции, что и как делать, так что причин для больших переживаний пока что не было.

Тимка, вчера, наверное, впервые в жизни почувствовавший, что такое морская болезнь, на утро, к крайнему своему изумлению, проснулся свежим, бодрым, здоровым и страшно голодным. Не было никакой мути и рвотных позывов, так мешавших вчера нести вахту. Сначала он подумал, что это из-за того, что прекратился шторм, но выскочив на палубу, убедился, что волнение никуда не исчезло. Шхуну качало и качало почти так же, как вчера, а ударившийся в борт очередной вал тут же окатил молодого человека водной пылью, заставив поспешно юркнуть обратно внутрь.

В небольшой кают-компании "Новика" было относительно сухо и тепло, и собравшиеся на утренний чай начальные люди, которых с лёгкой руки князя всё чаще стали называть "офицеры", беззаботно разговаривали между собой, обсуждая вчерашнее ненастье.

– О, Тимка, – воскликнул Спиридон, заметив его появление. – Оклемался?

– Угу, – буркнул бывший зуёк. Ему было мучительно стыдно, ведь раньше он сам любил подшучивать над теми, кого укачивала такая тихая, как ныне оказалось, Балтика. И никогда не думал, что может оказаться на подобном месте.

– А чего голову повесил? Вон, Аниська, до сих пор пластом лежит, так что готовься заступать, а то я уже вторую вахту стою.

– А сейчас кто?

– Командир чаёвничать отправил.

– Во дела.

– И не говори, – согласился Спиридон, торопливо отхлёбывая из оловянной кружки. – Наш дан тут нарассказывал уже всем, что, оказывается, местное море славно неправильным волнением и частыми свежими ветрами. Качка здесь не то, что у нас, на Балтике, да и не океанская тоже. Та, сказывают, качка, правильная и даже в чём-то приятная, а в здешних водах она самая что ни на есть подлая. Тут много кого, кто раньше на подобное и не жаловался, с ног валит.

– И как тут немцы только плавают? – скорее сам у себя поинтересовался Тимка, с подозрением поглядывая на кружку с горячим взваром и сухарём. А ну как после еды его снова укачает?

– А вот так и плавают. Кому везёт, тот всё море без единого шторма пробежать может, а кому нет – может и месяц до места добираться. Эх, завидую я дану. С него вон как с гуся вода, а меня вот чуть-чуть мутит. Правда, только внутри, наверху же нисколько. Ну, ты это, давай, подкрепляйся да готовься. Пока Аниська не оживёт, будем по две вахты стоять, чтоб отдохнуть нормально можно было.

– Да понял ужо. Давай, дуй наверх. А я споро.

Наскоро позавтракав и тепло одевшись, Тимка поспешил на верхнюю палубу.

Море еще бушевало. Оно рокотало, но уже не гудело с ревом беснующегося стихийного зверя. "Новик" то нырял в волны, задирая корму, то вскакивал на них, поднимая нос и обдаваемый брызгами волн, которые перекатывались через бак и иногда через подветренный борт.

Приняв вахту, Тимка огляделся. Горизонт был чист, и на нем где-то далеко виднелись белеющие пятна чьих-то парусов. Надеясь, что это их потерявшаяся каравелла, оба корабля держали курс в том направлении.

Мореходы, отряхиваясь от очередного ледяного душа, напряжённо застыли у своих снастей. Просмоленные дождевики, выданные по случаю непогоды, вовсе не спасали их от мокроты. Многих, особенно молодых, укачало, отчего выглядели они бледными, как смерть. Неслышно было ни шутки, ни смеха, которыми обычно коротали вахтенное время.

На второй час своей вахты, разглядывая горизонт в подзорную трубу, тимкин глаз зацепился за какое-то несоответствие. Протерев глаза и окуляр, он снова внимательно обследовал заинтересовавший его участок моря и, скорее, периферийным зрением углядел чёрную чёрточку среди серо-свинцовых волн.

– Зуёк, к командиру, – отдал он команду, едва поняв, что он увидел. – Доложи: на правом траверзе бедствующее судно.

Гридя, провёдший всю ночь на ногах, рухнул в койку, едва скинув с себя мокрую одежду, а потому, разбуженный зуйком, выбрался наверх не сразу. Кутаясь в епанчу, он выслушал доклад Тимки и, схватив трубу, довольно долго изучал горизонт, пока не пришёл к каким-то выводам.

– Не дай бог, это наши, – вздохнул он, убирая оптику от глаз. Обернувшись к Тимофею, коротко проинструктировал того: – Идём к нему. Когда сблизимся на пять кабельтов, вызовите меня. Я же пойду, вздремну хоть немного.

– Понял, – кивнул головой Тимка и, подхватив рупор, заорал: – По местам стоять! К повороту!

Следующие три часа прошли в ожидании. По высоте солнца взяли истинный полдень, потом кормили экипаж. Поскольку качка была ещё довольно чувствительной, готовить горячее не стали и команда довольствовалась холодным. Впрочем, в кают-компании было тоже самое, лишь горячий чай, сготовленный на свой страх и риск коком порадовал продрогших людей. И всё же всем уже было понятно, что ненастье миновало, ветер постепенно слабел, а море потихоньку успокаивалось.