Интервью с вампиром - Энн Райс

«Но ты… что ты чувствовал?» – мягко настаивал Арман.

Этот вопрос был слишком личный, давно мы так не разговаривали друг с другом. И я вдруг увидел его со стороны: спокойное, сосредоточенное лицо, прямые каштановые волосы, большие, часто печальные глаза, обращенные к себе и своим мыслям. Но в ту ночь они были непривычно тусклые и усталые.

«Ничего»,– ответил я.

«Ничего – в каком смысле?»

Я промолчал. Я так ясно помнил свою печаль, она и теперь не оставляла меня, звала меня, говорила: «Пойдем». Но я ничего не сказал Арману. Он ждал ответа, вытягивал из меня слова, жаждал что-то узнать, и это желание было сродни жажде крови.

«Может, он сказал тебе что-нибудь, что могло разбудить былую ненависть?» – прошептал он, и я вдруг понял, что он страдает.

«Что случилось, Арман? Почему ты спрашиваешь об этом?» – сказал я.

Но он молча откинулся на землю и долго смотрел на звезды. Звезды будили во мне воспоминания: корабль, мы с Клодией плывем в Европу, и эти ночи, когда звезды спускались, чтобы встретиться с морем. «Я думал, он расскажет тебе, что было в Париже…» – сказал Арман.

«А что он мог мне сказать? Что не хотел, чтобы Клодия умерла?» – спросил я. Клодия. Это имя звучало так странно. Клодия раскладывает пасьянс, столик качается в такт волнам, фонарь поскрипывает на крюке, черный иллюминатор полон звезд. Ее склоненная головка, пальцы отводят за ухо прядь волос. Вот она отрывается от пасьянса, чтобы взглянуть на меня, но глазницы ее пусты.

«Ты мог бы сам рассказать мне, что случилось в Париже,– сказал я. – Ты давно мог бы рассказать. Но это все неважно». «Даже если это я?..»

Я повернулся к нему, он посмотрел в небо, и невыносимая боль исказила его лицо.

«Если это ты убил ее? Выгнал во двор и запер дверь? – спросил я и усмехнулся: – Только не говори мне, что ты мучился все эти годы».

Арман закрыл глаза и отвернулся, приложил руку к груди, словно я ударил его.

«Я знаю – тебе было все равно»,– холодно сказал я и посмотрел на воду. Я хотел остаться один и надеялся, что он уйдет, а я останусь, потому что мне нравилось это тихое и уединенное место.

«Это тебе все равно,– заговорил Арман. Он сел и повернулся ко мне, и темный огонь загорелся в его глазах. – Но я так надеялся, что все вернется. Что ты увидишь Лестата и в тебе оживет прежняя злость и страсть. Я думал, если ты вернешься сюда, в этот город…»

«Ты думал, я вернусь к жизни?» – тихо сказал я, чувствуя металлическую твердость собственных слов, словно я был совершенно холоден и сделан из этого металла, а Арман казался хрупким, таким хрупким. Наверное, таким он и был всегда.

«Да! – закричал он. – Да, назад к жизни!» И он недоуменно замолчал, склонил голову, как побежденный, и это гладкое, белое лицо напомнило мне кого-то другого, и долгий, долгий миг прошел, прежде чем в моей памяти всплыло лицо Клодии, которая стояла в номере гостиницы «Сент-Габриэль» и просила меня превратить Мадлен в вампира. Тот же беспомощный взгляд, крушение надежд; я вспомнил, как жалел ее, как забывал обо всем. И он, как тогда, собрался с силами. И тихо произнес: «Я умираю».

Я смотрел ему в глаза, я единственный перед Богом слышал эти слова и знал, что это правда… но ничего не сказал.

Долгий вздох слетел с его губ. Он склонил голову, безвольно опустил руку в траву и прошептал: «Ненависть, месть – вот истинные страсти». «Не для меня,– тихо ответил я. – Уже не для меня».

Он остановил на мне темный, спокойный взгляд.

«Я верил, что, пережив всю эту боль, ты снова потеплеешь, наполнишься любовью, тем диким, неутолимым любопытством, с которым ты в первый раз пришел ко мне, той жаждой знаний, которая привела тебя в мою келью в Париже Я надеялся, когда боль пройдет, ты простишь меня за смерть Клодии. Она никогда не любила тебя так, как любил тебя я и как ты любил нас обоих. Я видел это и верил, что смогу привязать тебя к себе и удержать, и тогда время откроется перед нами, и мы будем учить друг друга. Мы будем счастливы. Я буду охранять тебя от твоей боли. Моя сила станет твоей силой. Но ты, мертвый внутри, холодный и недосягаемый, как эти современные картины, состоящие из линий, и я не могу ни любить их, ни постичь. Я содрогаюсь рядом с тобой, потому что смотрю в твои глаза и не вижу отражения…»

«Ты хотел невозможного! – быстро ответил я. – Разве ты не понимаешь? Я тоже этого хотел, но с самого начала мы были обречены».

Едва уловимо шевельнув губами, он поднял руки, словно пытаясь оттолкнуть мои слова.

«Я хотел найти любовь и добро в этой живой смерти,– продолжал я. – Но это было изначально обречено, потому что нельзя любить и быть счастливым, заведомо творя зло. Можно только тосковать о недостижимом добре в образе человека. Но есть один выход. Я знал его еще задолго до приезда в Париж, я знал его еще тогда, когда впервые убил человека, чтобы утолить жажду. Единственный выход – моя смерть. Но я так и не принял ее, не смог этого сделать, потому что, как и все создания, не хочу умирать! И я искал других вампиров, Бога, дьявола, сотни других вещей под сотнями других имен, но все оказывалось одним и тем же злом. Все было не так, потому что я всегда знал, что проклят, если не Богом, то собственной душой и разумом, и никто не смог бы переубедить меня. Я приехал в Париж и встретил тебя. Ты казался мне прекрасным, могущественным, спокойным, недостижимым. Но ты такой же разрушитель, как я, только безжалостный и коварный. Ты показал мне, кем я могу стать, какой глубины зла, какой степени безразличия надо достичь, чтобы заглушить эту боль. И я принял этот путь. Их больше нет – этой страсти, этой любви. Ты видишь сейчас во мне свое собственное отражение».

Арман молчал. Он давно уже поднялся и стоял теперь спиной ко мне, глядя на реку. Я тоже смотрел на реку и думал, что больше ничего не могу сказать, ничего не могу сделать.

«Луи»,– Арман поднял голову, его голос звучал глухо и незнакомо.

«Да, Арман»,– откликнулся я. «Тебе нужно от меня что-нибудь еще?» «Нет,– сказал я,– о чем ты?» Он не ответил и медленно пошел прочь. Сначала я подумал, что он решил просто немного пройтись по илистому берегу реки, что он хочет побыть один. Но вскоре он превратился в точку на фоне волн под светом луны, и я понял, что он уходит навсегда. Больше я его никогда не видел.

Только спустя несколько дней я окончательно осознал, что Арман покинул меня. Он так и не вернулся за своим гробом, и через месяц я отнес его на кладбище Сент-Луи и поставил в склеп рядом со своим. Давно заброшенная могила стала последним приютом единственной вещи, оставшейся после Армана. Но скоро меня стало тяготить присутствие этого гроба. Я все время думал о нем: просыпаясь вечером и засыпая на рассвете. Однажды ночью я вытащил гроб и разбил на мелкие кусочки, спрятав их в высокой траве между могилами.