Сердце Проклятого - Ян Валетов

Потом я вспомнил слова га-Рамоти и понял, что иудей что-то знал заранее. Я, конечно же, сомневался, что из фамильного склепа кто-то мог похитить тело без его ведома, но Иосиф лишь разводил руками и отрицал малейшую причастность к исчезновению га-Ноцри и уж тем более к его воскресению.

— Здесь есть донесения Афрания, — Крисипп опустил голову к столу, перекладывая пергаменты. — Есть свидетельство Мириам из Магдалы, записанное со слов шпиона. Есть в общей сложности тридцать два документа, датированные 783 годом, сто шестнадцать, датированных 784-ым, год 785 представлен лишь списком и фамилиями свидетелей, дававших показания — по перечню — тысяча шестьсот тридцать два документа. Сами документы отсутствуют.

— Наглядное свидетельство того, как ширились слухи, — Пилат пожал плечами.

— Слухи ли? — неожиданно перебил его секретарь. — В архиве лишь твои документы, прокуратор. Иудея, Ершалаим… А сколько таких свидетельств в архивы не попало? Тысячи? Десятки тысяч?

— Какие тысячи? — Пилат не обратил внимания на фамильярность слуги и в раздражении махнул рукой. — Я с самого начала отдал Афранию распоряжение внимательно следить за последователями га-Ноцри. Десятки! Может быть — сотни! Но не тысячи, Крисипп…

Пилат вздохнул.

— Иудеи — странный народ. Откуда такая наивность? Что за новый фетиш — воскресший мертвец? Их вера очень строга по отношению к чужим, но слишком беспечна, когда речь идет о своих. Прав был Афраний — мне не стоило казнить га-Ноцри. Выпороть, прогнать, заточить, отправить в Рим на судилище и оттуда сослать на север… Но не убивать! Убив его, я сделал в точности то, чего он хотел. Останься он жить — и его проповеди были бы забыты. Погляди, Крисипп, сколько пророков было в Израиле за время моего правления. Кто помнит о тех, чьи пророчества не сбылись? Кто помнит их имена?

— Его помнят… — сказал Крисипп глухо.

— Никто. Не видел. Его. Живым. После. Смерти! — отчеканил Пилат. — Никто из тех, кому можно доверять! Его женщина? Так от тоски и горя можно увидеть даже их праотца Авраама! Его ученики? Ни одного из них я бы не назвал благонадежным! Все они могли и имели причину говорить то, что говорили. Его мать? Я не могу осуждать ее за ложь…

— А если это не ложь, прокуратор?

Отяжелевшее за месяцы пребывания в Остии лицо Пилата исказила брезгливая гримаса.

— Скажи-ка мне, Крисипп… А ты не один из… этих — его последователей? Из … минеев?

— Нет, игемон, — сказал секретарь, и почему-то перешел с латыни на арамейский. — Я не миней. Я не верю в то, что мертвые возвращаются на эту землю. Но я знаю, что каждому воздается по вере его. Неважно, во что ты веришь, важно, как ты живешь…

Он поднял голову и отложил в сторону письменный прибор.

— Позволено ли мне, прокуратор, высказать свое мнение, до того, как мы приступим к главному?

Пилату не нравился тон, которым говорил нанятый им скриба, но что-то, возможно, любопытство, возникающее у людей деятельных лишь от длительного безделья, заставило бывшего прокуратора кивнуть.

Секретарь кивнул в ответ, как равный равному, и Пилат подумал, что наглеца обязательно надо уволить. Жаль, конечно, скриба попался грамотный, знаток своего дела, но почтения не знающий… Держать такого — не уважать себя. А себя Пилат уважал и требовал того же от окружающих.

— Люди смертны, игемон, — сказал грек на арамейском, глядя прокуратору в глаза. — Бессмертны их идеи, их слова. В начале было слово, прокуратор. Все остальное было потом. Того, кто придумал слово, можно убить, но что делать с теми, кто услышал его и передал другим? Что делать с ними? Что делать, когда семя уже упало в землю? Когда ростки уже взошли?

Пилат вдруг понял, что именно арамейский — родной для Крисиппа язык, а еще через мгновение ему пришло в голову, что скриба похож не только на грека.

— Не га-Ноцри жив, прокуратор. Ты прав: человек, которому копье пробило сердце, умирает. Но когда он возвращается в мыслях тех, кто любил его, кто слышал его… Когда его слово передается из уст в уста, люди верят, что он вернулся из мира мертвых. Те, кого любят, игемон, не уходят, пока о них помнит хоть один человек. А те мертвые, о ком помнят тысячи, живее многих живых. Га-Ноцри надеялся, что народ восстанет против твоей жестокости, что сам Всевышний поможет ему прогнать римлян из Иудеи, но был и второй план. План безумный, глупый — умереть и самому стать Богом. И этот план удался. Он обманул и тебя, и смерть, Пилат. При жизни многие не хотели слушать его, гнали, ведь нет пророка в своем отечестве, но когда он вернулся живым с креста, его слова обрели другой вес. Людям не нужна правда, прокуратор! Им не нужны все эти исписанные пергаменты, — он взял несколько свитков и отбросил их в сторону. — Им нужна вера и чудо! И если чуда нет, его надо придумать… Что есть слово, прокуратор? Просто звуки, вылетающие из нашего горла! Для того, чтобы слово стало Словом, нужна вера. И Иешуа ее создал… Правда, плата была дорогой.

— Ты не грек, — сказал Пилат на арамейском. — Ты иудей.

— Да, — подтвердил скриба. — Я иудей. Ты убил моего друга, Пилат. Ты убил Царя Иудейского, а я убью тебя… Его кровь должна быть отмщена, римлянин.

Зрачки прокуратора расширились, шея побагровела, но внешне он остался спокоен. Дернулась вислая щека, разъехались в ухмылке бледные губы, выбритый подбородок выдвинулся вперед, придавая лицу надменное, презрительное выражение.

— Так ты, иудей, серьезно считаешь, что он был машиахом? — выплюнул Пилат навстречу встающему из-за стола Иегуде.

— Ты сказал, — серьезно ответил тот и достал из рукава острую, как игла, сику.

Глава 12

Израиль. Эйлат

Наши дни

— Двадцать два пятьдесят один, — сказал Христо.

Татуированный ничего не ответил. Он ел яблоко. Красивое краснобокое яблоко, причем не магазинное глянцевое, а фермерское, с аппетитно траченым бочком. Предварительно он снял с плода кожуру складным швейцарским ножом из серой матовой стали, и теперь нарезал яблочко дольками и аппетитно хрустел, ритмично шевеля мощными челюстями. Морда у него была спокойная, будто предстоящая им рискованная операция его не только не пугала, но и вовсе не касалась.

В машине было душновато, но находиться на паркинге с включенным мотором они не рискнули — мало ли кто обратит внимание на стоящий на полупустой площадке автомобиль с работающим двигателем и двумя людьми в салоне. Тем более, что авто они угнали меньше часа назад с парковки у аттракционов.

— Пятьдесят две, — отметил вслух Христо.

Поль посмотрел на него равнодушными холодными глазами ящерицы. Если бы татуированный на долю секунды прикрыл глазные яблоки не обычными человеческими веками, а кожистыми полупрозрачными плевами, Христо бы не удивился. Вполне соответственно образу и выдержке. Ох, и неприятный тип этот размалеванный! У человека с болгарским паспортом на счету было свое персональное кладбище внушительных размеров, и испугать его было делом нелегким и небезопасным, но в присутствии прикомандированного к ним специалиста по обеспечению у Христо по спине то и дело пробегал нехороший липкий холодок. Очень хотелось отобрать у сидящей рядом плодожорки нож, чиркнуть ее по горлу и пойти прочь, пока татуированный будет хрипеть и давиться собственной кровью и кусками недожеванного яблока. Но Христо был профессионалом, а профессионал никогда не убивает просто так. Или не убивает просто так преждевременно. В общем, сначала надо сделать дело, а дальше… Дальше посмотрим, кто круче!