Буря - Всеволод Воеводин

Мы подошли к ним метра на четыре, и я тоже выключил мотор. Они смотрели на нас, а мы на них. Нельзя сказать, чтобы они выглядели очень веселыми.

— Здорово, Жорочка! — крикнул я. — Судьба, говоришь, — индейка, жизнь — копейка, сегодня — ты, а завтра — я?

Он усмехнулся. Лениво развалившись на руле и закинув руки под голову, он с усмешкой смотрел на меня, а шлюпка их так и прыгала с кормы на нос. Он умел играть в хладнокровие, а я — нет. Вся моя ненависть к этим людям вырвалась наружу.

— Может быть, мы расцелуемся на берегу? — сказал он.

— Подлец ты, — сказал я.

— Тише, Женя, тише, — забормотала Лиза. — Какой сейчас может быть разговор с ними?

Шлюпки наши так и плясали. Мы вверх, они вниз, мы набок, и они набок.

— Ваша дамочка, — сказал Мацейс, — продырявила нам оба борта навылет. Вы располагаете пустить нас ко дну или отведете на берег?

— Заткните чем-нибудь пробоину, — сказал я. — Снимайте пояса и вяжите концы.

Я велел Лизе снять ружейный ремень, снял свой пояс, связал и один конец перебросил в соседнюю шлюпку, другой закрепил у себя на корме. Мы пошли к берегу, а они тащились позади нас на буксире.

Все обитатели лагеря, почвовед, больной ботаник и Иван Сергеич, наш лодочник, ждали нас на берегу. Они, конечно, не слышали выстрелов, но видели в бинокль всё, что происходило на озере.

Мацейс и Шкебин сошли первыми. Я отвязал ремни, на которых держалась шлюпка, и потребовал, чтобы они заложили руки за спину. Ремнями я скрутил им руки до локтей.

— Я протестую против такого обращения! — крикнул Мацейс. — Вас будут судить за эти штучки.

— Брось, — вполголоса сказал Шкебин. — Брось, Жора, чего тут? Кончен бал.

С той самой минуты, как мы подошли к их простреленной шлюпке, он рта не разжимал, и это были первые слова, которые я от него услышал.

Глава XXXIX

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

— И вы ручаетесь за все его сведения, отвечаете за все его поступки?

— Да, ручаюсь и отвечаю.

Мы сидели вчетвером в палатке больного ботаника: Бахмурин — почвовед, ботаник, я и Лиза. Иван Сергеич остался снаружи приглядывать за обоими механиками, которых мы связанными оставили на берегу. Говорили Бахмурин и Лиза, я молчал.

— Но я видел их документы.

— А Слюсарев видел, как они покупали эти документы.

Мне не хотели верить. То, что я рассказал об этих людях, представлялось слишком чудовищным. Лиза выходила из себя, а я молчал. Я понимал, что Бахмурин поступает правильно, что осмотрительность в таких делах необходима. Шутка ли обвинить в политическом преступлении двух людей, самочинно связать их и под ружьем держать связанными на песочке.

— Проще простого, — сказал я, — привести сюда обоих и допросить по всей форме. Если угодно, возьмите бумажку и ведите протокол.

Бахмурин согласился, что так, пожалуй, будет правильней. Он велел Ивану Сергеичу привести их в палатку. Они вошли, и Мацейс сказал:

— Детки желают резвиться. Они играют в прокуроров по особо важным делам. Не будем препятствовать, скажем свое слово в другом месте.

Он хорохорился, но был очень бледен. На Шкебина было противно смотреть, он весь как-то обмяк, складки на его грубом лице стали ещё глубже и резче.

— Против вас, — сказал Бахмурин, — выдвинуто обвинение, что оба вы преступники, скрывающиеся от следственных органов. Так это или не так?

— Не ваше собачье дело, — сказал Мацейс. — Кто дал вам право допрашивать нас?

— О правах не будем спорить. Вы слышали мой вопрос. Так это или не так?

— Брось, Жорка, — пробормотал Шкебин. — Вся эта волынка ни к чему, ей-богу, ни к чему. Знай молчи.

Бахмурин раскрыл лежавшие перед ним паспорта. (Я потребовал, чтобы все документы от них были отобраны.)

— По паспорту ваше имя Сергей. Почему же товарищ называет вас Жоркой?

— Я плевал на всех, говорите, что хотите, — сказал Мацейс. — Но будете отправлять в город, предупреждаю: не подсаживайте к нам этого мальчика. Я найду способ немножко подержать его за горло.

— Он всё врет, — заволновался вдруг Шкебин. — Ему никогда не сделать этого. Когда я хотел это сделать, — он тоже кивнул на меня, — он запретил мне трогать мальчишку. Он, видите ли, не выносит душераздирающих сцен, рвань такая. Ну и сам теперь влип.

Он грубо выругался и замолчал. Мацейс, по-собачьи оскалив свои ровные белые зубы, смотрел на него.

— Прошу записать, Я протестовал против убийства матроса Слюсарева. Мой самый близкий друг это подтверждает.

Бессильные что-либо сделать с нами, они были готовы передраться друг с другом. Бахмурин, который с отвращением наблюдал за ними, сказал, что они могут идти. Достаточно было посмотреть на них сейчас, когда они перестали ломать ваньку и притворяться, чтобы понять, какого сорта эти люди. Они вышли, и Бахмурин сказал, что, по его мнению, мы должны составить акт об их аресте со всеми нашими подписями.

— Нас здесь пятеро, не считая этих мерзавцев, — сказал он, — и мы здесь представляем закон.

У меня не сохранилось документа, который он тут же составил, но я его помню наизусть. Вот он:

18 июня 193. года мы, нижеподписавшиеся, задержали граждан, называющих себя Полозовым Сергеем и Пайкачевым Тихоном, с целью доставить их в ближайшее населенное место и передать органам государственной безопасности. По имеющимся у нас сведениям, эти лица являются политическими и уголовными преступниками, в силу чего мы берем на себя ответственность лишить их свободы.

Дальше шли подписи: Бахмурин В. И., доцент, член ВКП(б), Редько, научный сотрудник, Шмыров И., колхозник становища Восточные Лухты, Радина Елизавета, сотрудник экспедиции, член ВЛКСМ, и Слюсарев Е., матрос промыслового флота.

Мне очень понравилась эта бумажка. В ней была особая торжественность, всегда связанная с выполнением закона, и мы, которые её составляли и подписывали, мы были не просто научные работники, колхозники и матросы, а маленькая группа советских людей, делающая важное государственное дело. Нам предстояло решить ещё один трудный вопрос: каким образом доставить Мацейса и Шкебина до ближайшего населенного пункта, как это было написано в нашей бумажке. И тут я сказал, что отправлять их нужно вниз по реке на моторной шлюпке и что, разумеется, шлюпку поведу я. Нужен был второй человек, который мог бы приглядеть за обоими пассажирами, пока я буду вести шлюпку. Вызывать из тундры людей — дело долгое, стало быть, второго конвоира нужно было выбрать из тех, кто оставался в лагере. Ботаник был болен, Бахмурин заменял начальника экспедиции. Речь могла идти только об Иване Сергеиче и о Лизе. Ботаник предложил назначить её.