Или – или - Айн Рэнд

Ему было чуть за пятьдесят, телосложение и просторность костюма говорили о том, что когда-то он был сильным и крепким мужчиной. Безжизненное равнодушие взгляда не могло скрыть ума, глубокие морщины не утаили, что лицо когда-то выражало характерную для честного человека доброту.

– Когда вы в последний раз ели? – спросила Дэгни.

– Вчера, – ответил он и добавил: – Кажется.

Она позвонила проводнику и заказала ужин на двоих. Бродяга молча наблюдал за ней, но, когда проводник ушел, попытался поблагодарить ее:

– Я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности, мэм.

Она улыбнулась:

– Какие неприятности?

– Вы ведь путешествуете с одним из этих железнодорожных магнатов, да? ЛЬ •

– Нет, одна.

– Тогда вы жена одного из них?

– Нет.

– А…

Она увидела, какие старания он приложил, чтобы сохранить на лице что-то похожее на уважение, будто стараясь принести извинения за то, что в неподобающей манере вынудил сделать признание, и рассмеялась:

– Нет, и не то, что вы подумали. Видите ли, я одна из тех самых магнатов. Меня зовут Дэгни Таггарт, и я работаю на этой железной дороге. , – О… по-моему, я что-то слышал о вас, мэм, в былые времена. – Было трудно сказать, что для него значило «былые времена», – месяц, год или какой-то другой отрезок времени, прошедший с тех пор, как он махнул на себя рукой. Он смотрел на нее с интересом, обращенным в прошлое, словно вспоминая, что существовало время, когда он счел бы ее достойной внимания личностью. – Вы та самая дама, которая управляла железной дорогой, – сказал он.

– Да, – ответила она, – управляла.

Он не выказал ни малейшего удивления тем, что она захотела помочь ему. У него был такой вид, будто он встретил на своем веку столько жестокости, что отказался от попытки что-то понять, чему-то поверить, чего-то ожидать.

– Где вы сели в поезд?

– Еще на главной станции, мэм. Ваша дверь была не заперта. – Он добавил: – Я думал, что здесь меня никто не заметит, потому что это персональный вагон.

– Куда вы едете?

– Не знаю. – Затем, поняв, что это могло прозвучать как мольба о жалости, он добавил: – Пожалуй, я просто хотел ехать без остановок, пока не увижу место, которое сулит хоть какой-то шанс найти работу. – Таким образом он попытался принять ответственность за свою судьбу на себя, а не перекладывать бремя своей неприкаянности на ее плечи – попытка, относящаяся к тому же ряду, что и забота о чистоте воротничка.

– Какую работу вы ищете?

– Люди больше не ищут конкретную работу, мэм, – спокойно ответил он. – Они ищут просто работу.

– А какое место вы надеялись найти?

– Ну… ну, такое, где есть заводы, я думаю.

– А вы не ошиблись направлением? Заводы и фабрики на Востоке.

– Нет, – уверенно ответил он. – На Востоке слишком много народу. За заводами слишком тщательно наблюдают. Я подумал, что, может быть, где-нибудь есть место получше, где народу поменьше, да и надзора тоже.

– А, так вы бежите? Беглец от правосудия?

– Не в том смысле, как в прежние времена. Но сейчас дела обстоят так, что я думаю, вы правы. Я хочу работать.

– Что вы имеете в виду?

– На Востоке нет работы. И никто не может дать работу, даже если у него есть работа, а то мигом угодит в тюрьму. За всеми следят. Работу можно получить только через Стабилизационный совет, а у совета своих друзей, ждущих работы, целая толпа, больше, чем у миллионера родственников. Что до меня… у меня нет ни тех, ни других.

– Где вы работали в последний раз?

– Шесть месяцев болтался по стране, нет, больше, пожалуй, около года. Уже трудно сказать, но чаще всего это была поденная работа, обычно на фермах. Но сейчас и это становится бессмысленным. Я знаю, как смотрят фермеры, им тяжело видеть голодного человека, но они сами на грани голода, у них нет работы, нет пищи, а то, что им удается сохранить, отбирают если не налоговые инспекторы, то бандиты; знаете, по всей стране орудуют банды, как они говорят, дезертиров.

– Вы думаете, на Западе лучше?

– Нет, не думаю.

– Тогда зачем вы туда едете?

– Потому что никогда прежде не пытался сделать это. Это последнее, что осталось. Куда-то ехать. Просто не останавливаться… Знаете, – неожиданно добавил он, – я не думаю, что из этого что-то выйдет. Но на Востоке, кроме как сидеть под забором и дожидаться смерти, делать нечего. Думаю, что был бы не против, я имею в виду умереть. Я знаю, это было бы намного легче. Просто я уверен, что сидеть и ждать смерти, ничего не предпринимая, – большой грех.

Ей вдруг вспомнились испорченные колледжем тунеядцы, которые с тошнотворным видом праведников произносили шаблонные фразы о том, как они пекутся о всеобщем благосостоянии. Последние слова бродяги были одним из самых нравственных изречений, которые ей доводилось слышать, но он не знал об этом, он произнес это равнодушно, понуро, просто и сухо, как что-то обыденное.

– Откуда вы родом?

– Из Висконсина, – ответил он.

Официант принес ужин. Он установил столик и вежливо пододвинул к нему два стула, не показывая вида, что удивлен происходящим.

Дэгни посмотрела на стол и подумала о величии мира, в котором люди могли пользоваться накрахмаленными салфетками, а кубики льда звенели, и все это предлагалось путешествующим вместе с пищей всего за несколько долларов. Она подумала, что это далекое эхо того времени, когда забота о поддержании своей жизни еще не считалась преступлением, а чтобы получить пищу, не нужно было играть со смертью. Но это эхо должно было скоро исчезнуть, подобно бензоколонке, которую она видела на краю надвигающихся джунглей.

Она заметила, что бродяга, у которого не было сил стоять на ногах, еще не потерял уважения к разложенным перед ним предметам. Он не набросился на еду, он старался все делать медленно: развернул салфетку, взял вилку одновременно с ней, и, хотя его руки дрожали, он знал, что именно так должен вести себя мужчина, в какие бы унизительные условия он ни был поставлен.

– Где вы работали – в прежние времена? – спросила она, когда официант ушел. – На заводе?;.*

– Да, мэм. г

– По какой специальности? "

– Токарь высшего разряда.

– Где было ваше последнее рабочее место по этой специальности?

– В Колорадо, мэм. В «Хэммонд каре».

– О…

– Мэм?

– Нет, ничего. Долго работали?

– Нет, мэм, две недели.

– А что так?

– Ну, я дожидался этой работы около года, коротая время в Колорадо. В компании был большой список очередников. Они не брали людей по знакомству или трудовому стажу, они смотрели в послужной список. У меня он был хороший. Я проработал всего две недели, когда исчез Лоуренс Хэммонд. Ушел с работы и пропал. Завод закрыли. А потом организовали гражданский комитет, который вновь открыл его. Меня позвали назад. Но я продержался лишь пять дней. Они начали увольнения исходя из трудового стажа. И мне пришлось уйти. Я слышал, что этот комитет продержался еще три месяца. Потом завод пришлось закрыть навсегда.

– Где вы работали до этого?

– Почти во всех восточных штатах, мэм. Но нигде не задерживался больше чем на месяц-другой. Заводы постоянно закрывались.

– Так было везде, где вы работали?

Бродяга посмотрел на нее так, словно понял вопрос.

– Нет, мэм, – ответил он, и она впервые услышала в его голосе отдаленное эхо гордости. – На своем первом рабочем месте я проработал двадцать лет. То есть не на одном и том же месте, а на одном заводе. Я дослужился до мастера цеха. Это произошло двенадцать лет назад. Когда умер владелец, его наследники взяли управление в свои руки и все погубили. Времена были тяжелые, но потом все стало рушиться быстрее и быстрее. С тех пор мне кажется, что, куда ни глянь, все ломается и гибнет. На первых порах мы думали, что так плохо будет в одном-другом штате. Многие считали, что Колорадо выстоит. Увы. Все, за что ни возьмись, к чему ни притронься, рушилось. Куда ни глянь, работа останавливалась повсюду, останавливались заводы, машины… – Медленно, шепотом он добавил, будто видя в этом скрытый ужас: – Двигатели… останавливались. – Он повысил голос: – О Боже, кто такой… – И осекся.

– …Джон Галт? – договорила за него Дэгни.

– Да, – сказал он и тряхнул головой, будто стараясь отогнать от себя какую-то мысль, – только не нравится мне это выражение.

– Мне тоже. Интересно, почему люди так говорят и кто ввел это в обиход.

– Вот именно, мэм. Именно этого я и боюсь. Может; быть, это я первый сказал.

– Что?!

– Я или еще кто-то из шести тысяч человек. Вполне возможно, мы могли бы. Скорее всего, это выражение пошло от нас. Надеюсь, что это не так. На заводе, где я проработал двадцать лет, что-то произошло. Все началось, когда умер старый хозяин и дела приняли его наследники. Их было трое, двое сыновей и одна дочь. Они разработали новый план управления заводом. Они предложили, чтобы мы проголосовали за него, и мы почти единогласно проголосовали «за». Мы не знали, что это за план, и думали, что он хорош. Нет, не совсем так. Мы думали, что должны считать его хорошим. План предусматривал, что каждый будет работать по своим способностям, а его труд будет оплачиваться по его потребностям. Мы… В чем дело, мэм? Почему вы так смотрите на меня?