Культ - Константин Образцов

За калиткой ее уже ждали. Огромный черный автомобиль с двухдверной кабиной и длинным открытым кузовом стоял, ворча мощным мотором и выпуская в воздух сизоватый дымок из двух выхлопных труб. Она обошла машину, открыла пассажирскую дверь, вскарабкалась в кресло и забросила сумку на задний ряд узких сидений.

– Привет.

– Привет, – ответил Аркадий Леонидович и тронул машину с места.

Они выехали на проспект, миновали поворот к старому порту и морю и свернули левее, туда, где улица становилась западной трассой, ведущей из города в неизвестность.

– Я рад, что ты согласилась поехать, – сказал он.

Карина пожала плечами.

– Почему бы и нет. Кто-то же должен за тобой присматривать.

Они въехали на виадук над железной дорогой. Слева мелькнула, будто в прощальном привете, территория «Лиги».

– Помнишь, что ты мне сказала тогда, в больнице? – спросил Аркадий Леонидович. – Ну, когда еще объясняла, почему не стала меня убивать?

– Помню, – отозвалась Карина и повернулась, посмотрев на него черными, как колодцы, глазами. – Хочешь, чтобы я повторила?

Он не ответил.

– То клеймо на бедре, – сказала она, – оно никуда не исчезло.

– Знаю, – беспечно ответил он. – А у меня молоток лежит в сумке. Взял с собой, мало ли что.

Карина вдруг улыбнулась. Аркадий Леонидович покосился на нее и слегка улыбнулся в ответ.

– Все-таки хорошо, что теперь мы все знаем друг про друга.

– Да, хорошо. Никакого вранья.

– И сюрпризов.

– Особенно неприятных.

– И ничто теперь не мешает…

– Не мешает чему?

– Быть вместе. По крайней мере, пока.

– Да. Пока.

На большом покосившемся знаке у обочины трассы черная линия перечеркивала белую надпись: «СЕВЕРОСУМСК». Поднятая тяжелой машиной сероватая взвесь из воды и талого снега взметнулась облаком и забрызгала буквы, добавив грязных разводов. Черный грузовичок прибавил скорость, уезжая все дальше и дальше от города, темной точкой по серому полотну шоссе, и вскоре скрылся из виду, затерявшись среди леса в бескрайней дали.

Дядя Вадим сидел на стуле в больничной палате, слушал механические и электронные звуки медицинских приборов, смотрел на Максима, лежащего на кровати и опутанного трубками и проводами систем, поддерживающих жизнь в бессознательном организме, и думал, что сделал не так.

Конечно, он не должен был давать парню «Осу». Чудо еще, что Максим выжил: пуля скользнула по черепу, а попади миллиметрами ниже – конец, мальчишку бы не спасли. Так, во всяком случае, сказал врач. Впрочем, и сейчас еще неизвестно, спасли или нет: две операции, неделя без сознания и никаких признаков улучшения. Да, не следовало давать ему этот чертов пистолет, но кто знал?!

А еще не стоило учить водить машину. Но как удержаться? Максим был ему хоть и не родным сыном, но относился к нему дядя Вадим с отцовской заботой и гордостью: парень крепкий, правильный, спортсмен, растет мужиком – ну и кто, спрашивается, не дал бы тринадцатилетнему пацану порулить? Или все же не стоило?..

Если на то пошло, то не следовало вообще покупать этот джип. А еще раньше не надо было брать деньги у этих мутных ребят из Михайловска, которые попросили его с парнями из бригады выкопать чертову яму на стройке и выложить ее валунами. Было что-то жутковатое в том совпадении, что его пасынка с простреленной головой нашли совсем рядом с тем местом. Теперь, когда все открылось, предстоит разговор с хозяином «Лиги» Троком, и беседа обещает быть не из самых приятных. Но кто бы смог устоять? Ведь деньги были реально большие! И что теперь? Отказываться от заработков, не покупать машин, не сажать сыновей за руль, не давать им оружия, чтобы защищаться от уличных хулиганов? Что он сделал не так? В чем ошибка?

Но она, вероятно, была, потому что тринадцатилетний пацан лежал сейчас в койке, весь обмотанный шлангами, как какой-то умирающий дед.

Дядя Вадим сжал огромные кулаки и посмотрел на Максима. Тот шевельнул губами.

Он вскочил с места, нагнулся над койкой и уставился в бледное, осунувшееся лицо. Да, точно, вот еще раз: губы снова пошевелились, словно парень силился что-то сказать.

– Макс! Сынок! Ты меня слышишь? Это я, дядя Вадим, говори, я здесь, рядом! – закричал он, как в старую телефонную трубку междугородней связи.

Макс что-то шептал. Дядя Вадим наклонился как можно ниже, едва не касаясь мясистым ухом трепещущих губ, и с трудом различил тихий шепот, вырывавшийся вместе с дыханием:

– Слава… тебе… о великая… Мать…

За семьдесят километров от Северосумска по коридору областной детской психиатрической больницы Михайловска размашисто шагал высокий, грузный мужчина в черной с золотом форме капитана второго ранга. За ним торопливо семенила, стуча каблуками, бледная изящная женщина, небольшого роста, со светлыми волосами; рядом с ней шла долговязая угрюмая девочка в джинсах и розовой куртке. Уже неделю все трое жили в гостинице неподалеку от госпиталя и приходили сюда каждый вечер, чтобы встретиться с лечащим врачом и услышать все то же:

– По травме ноги динамика положительная, посмотрим, как поведет себя сустав после второй операции и снятия гипса. Нет, с психикой, к сожалению, без изменений. Колем успокоительные, засыпает; когда просыпается, неадекватен, состояние сильного возбуждения. Вынуждены фиксировать. Увы, без видимых улучшений. Да, надежда есть. Нет, про вас не вспоминал. Да, можете увидеть, но только по одному, он плохо реагирует на посетителей.

Высокий офицер посмотрел на жену и угрюмо кивнул на белую дверь палаты. Сегодня была ее очередь. Дочка сидела на скамеечке у стены, глядя перед собой и выдувая из жевательной резинки мутные пузыри. Женщина вошла в палату.

Залитая толстым слоем гипса и забинтованная нога покоилась на железном каркасе. Руки и ноги сына фиксировали в запястьях и щиколотках толстые ремни, и женщина вспомнила о веревках, следы от которых еще не сошли с ее кожи. Она вздохнула и осторожно подошла к койке.

Женя очень сильно похудел за последние несколько дней. Лицо так осунулось, что кожа будто повисла на слишком узком для нее черепе и свисала, как брыли бульдога. Черные волосы метались вслед движениям головы, которой он болтал по подушке: вправо и влево, снова вправо, опять влево, и так все то время, что она на него смотрела.

– Женечка! – жалобно позвала женщина. – Сыночек! Ты меня узнаешь?

Мальчик, привязанный к койке, продолжал движения головой – влево и вправо. Взгляд был устремлен в потолок.

– Женечка…

Она подошла ближе.

Голова в сосульках жирных волос мотнулась, и бессмысленный взгляд выпученных воспаленных глаз встретился с глазами матери. Движение остановилось. Губы растянулись в широком оскале.

– Это я, мама…

Пряжки ремней звякнули от одновременного мощного рывка. Койка подпрыгнула. Загипсованная нога закачалась на железных распорках.

– Дай нам тебя за жопу обнять! – вместе с брызгами желтоватой слюны вырвался вопль из раскрытого навыворот рта. – Дай нам тебя за жопу обнять!

Женщина отскочила, резко развернулась и бросилась прочь из палаты, закрывая руками лицо.

В купе было душно и совершенно темно, так что Даниил, проснувшись, не мог понять, открыл глаза или нет.

Мерно стучали колеса. Позвякивали стаканы на столике. Из кромешного мрака звучал мерный храп водителя Андрея, которого откомандировали вместе с ним: проводить до Петербурга и передать сестре с рук на руки. Даниил приподнял шторку и посмотрел в окно: черные и синие тени мелькали, как в мрачном калейдоскопе, в который забыли добавить другие цвета, кроме этих. Изредка болидами проносились слепяще яркие оранжевые и белые фонари.

Почему он проснулся?

Клочками тумана мелькали обрывки нехорошего сна. Кажется, снилась школа. Да, точно: только класс напоминал почему-то казематы какой-нибудь крепости, каменные стены сочились ледяной влагой, а стулья и парты были сложены из широких булыжников. С низкого земляного потолка вниз сыпались жирные белые черви. Но это точно была школа и класс, потому что за похожим на большое надгробие учительским столом восседала покойная Крупская: на ней была странная, похожая на чешую зеленая кофта, большие груди растеклись по гладкому камню, выпученные глаза неприязненно глядели на учеников. Даниил сидел впереди и не видел других, но знал, что они есть у него за спиной. Крупская спрашивала урок: кажется, задавали выучить наизусть какое-то стихотворение, и все по очереди декламировали каждый по одной строчке. Настала его очередь, и он забыл нужный ответ, стал вспоминать его, долго, мучительно, и все же ответил – да, ответил: «К сиськам твоим дружно мы припадем», вот что он сказал. И вот почему проснулся.

Его разбудил тихий звук собственного голоса, бормочущего сквозь сон.

– К сиськам твоим дружно мы припадем.

Ему стало жутко, да так, что захотелось разбудить Андрея. Все закончилось, сказал он себе. Все уже в прошлом. Мамочку перестали кормить, как и советовал Аркадий Леонидович, главным образом потому, что просто некому стало это делать. И ничего страшного не случилось: ни кошмарных снов, ни видений. Все действительно кончилось.