Топот бронзового коня - Михаил Казовский

    Антонина воскликнула:

    - Я клянусь, поверь, что сама не знала до последней минуты: это всё затея её величества! Я уже смирилась в душе… а она…

    - Ладно, ладно, Бог ей судья… Что произошло, то произошло. Надобно прощаться.

    Женщина мотнула головой, возражая:

    - Нет, пожалуйста, мы прощаться не будем. Я зайду через пару дней и надеюсь, что увижу тебя в добром здравии.

    Молодой человек судорожно сглотнул:

    - Ах, оставь, ты же понимаешь… Больше не увидимся. И хочу сказать, что, с одной стороны, ни о чём не жалею и горжусь, что меня любила столь прекрасная дама… Но с другой стороны… как же это глупо! Мы растратили себя на какую-то ерунду. И уже ничего больше не поправишь…

    Под наплывом чувств Нино совершенно забыла об осторожности, бросилась к нему и схватила за горячую исхудавшую руку:

    - Фео, милый Фео, не умирай! Я люблю тебя! Слышишь, так люблю!

    Он с улыбкой прикрыл глаза:

    - Да, я тоже тебя люблю… Не сердись, если не сумел, если стал причиной… невзгод… В общем, успокой, что не держишь зла…

    - Нет, какое зло! Ты мой зайчик солнечный… Ненаглядный, маленький… Это ты скажи, что меня прощаешь.

    - Я тебя прощаю. И благословляю на дальнейшую жизнь… всех твоих домашних… Магну, Фотия, Янку, Велисария… Будьте счастливы… без меня!… - И забылся, вроде бы уснул.

    Антонина встала с колен, тихо вышла из комнаты и платком вытерла со щёк слезы. Лекарь произнёс:

    - Все-таки коснулись его?… Крайне неразумно…

    Нино огрызнулась:

    - Что вы все понимаете!…

    Он заизвинялся:

    - Нет, прошу прощения… Я хотел, как лучше. Мы сейчас обработаем ваши руки, смоем - если что попало…

    - Ничего не надо, прощайте. - И она торопливо покинула дворец.

    В тот же вечер Феодосий скончался, и его похоронили в родовом склепе, вместе со своими родными. На похоронах присутствовали только пятеро: Антонина, Янка, Прокопий, Каллигон и слуга Кифа; Велисарий был ещё в поездке во Фракии, Магна с детьми жила у мужа в Карфагене, а от Комито никто пойти не сумел. Так и проводили в последний путь - тихо, скромно, без широкой огласки. Кифа предложил помянуть усопшего, но согласие выразил лишь один историк. Оба мужчины дома по-холостяцки быстренько накрыли небольшой столик и сидели за ним, а не возлежали. Подняли бокалы, не чокаясь, выпили и заели сыром. Оба были одного возраста - около пятидесяти, но ещё не старые, не совсем седые и слегка лысоватые. Кифа, заимевший круглое брюшко, выглядел похуже, так как много пил, а Прокопий смотрелся очень даже молодцевато - энергичный, поджарый. Говорили, как и принято в таких ситуациях, о политике, играх на ипподроме и женщинах. Дружно ругали Феодору, это шлюху на троне, интриганку, злодейку, заодно и Юстиниана, тоже бестию, человека хоть и здравомыслящего, но ведущего империю к гибели.

    - Это как понять? - возмущался слуга. - Я своей старухе-матери отправляю раз в месяц письма в Сердику. Раньше шли четыре дня, а теперь две недели! Разве это порядок?

    - Государственная машина прогнила, - вторил ему историк. - Взятки берут практически все. Продают должности и блага, нет ничего святого.

    - Ты напишешь об этом в своих трудах? - спрашивал лакей.

    - Шутишь? Никогда. Я себе не враг. Мне тут от лица его величества заказали сочинить трактат о постройках в эпоху Юстиниана. Вот над ним и работаю. Выйдет панегирик.

    Челядинин поднимал палец кверху:

    - Вот мы как живём: думаем одно, делаем другое и боимся говорить правду. А Юстиниан богатеет. И никто не осмелится его не послушать. Был один сильный Велисарий, да и тот иссяк.

    - Всё из-за жены.

    - Всё из-за жены, совершенно верно. Жены - это проклятье. Хорошо, что мы с тобой не женаты.

    - Нет, в семейной жизни есть свои прелести.

    - Я не отрицаю, но плохого всё-таки больше.

    - Как, а дети? Дети людям необходимы. Я жалею, что у меня нет детей, - говорил Прокопий. - Вот состарюсь - кто тогда мне поможет? Сохранит мои пергаменты после смерти?

    - Ерунда, - отзывался Кифа. - Дети - сплошь неблагодарные твари, думают только о себе. И ещё, поверь, неизвестно, подадут ли отцу в смертный час воды. А твои пергаменты тут же отвезут на свалку или продадут старьёвщику по дешёвке.

    - Нет, не отвезли бы, я бы воспитал отпрысков как следует. Ты вот, например, пишешь матери каждый месяц, отсылаешь ей деньги. Значит, благодарные дети есть.

    - Ерунда, - продолжал настаивать он. - Разве это помощь для семидесятилетней старухи? Я по-настоящему был бы обязан взять её к себе, обеспечить уход и покой. А куда? И как? Да и не хочу… И мои два брата даже писем не пишут, уж не говоря о деньгах. Вот и понимай.

    Разговор длился долго, оба прилично захмелели и пришли в своих рассуждениях к единственному выводу: мир несовершенен и никто из смертных не в состоянии ни себя переменить к лучшему, ни его.

    И как будто бы в доказательство сказанного вскоре обрушилась на Константинополь новая напасть: эпидемия бубонной чумы.

    Завезли её из Египта на кораблях, доставлявших в столицу хлеб. Первыми заболели византийские крысы - трупы их валялись на улицах, дворники боялись к ним прикасаться, а зараза вскоре перекинулась на людей, люди в панике бросились из города, разнося моровую язву по всему побережью. Феодора скрылась в своём имении в Малой Азии. Велисарий отвёз Антонину и Янку в Руфининану, сам же возвратился в Византий - самодержец не покидал дворца, и его ближайшее окружение постеснялось убежать без него.

    Императору доложили, что Трибониан при смерти. Государь захотел его навестить. Как врачи и помощники ни разубеждали монарха, он стоял на своём и поехал.

    Бывший главный юрист империи, до последних дней занимавший пост председателя Государственного совета (консистория) и именовавшийся квестором, выглядел ужасно: тощий, бледный, весь покрытый язвами. Увидав пришедшего василевса, он привстал на локте и, поморщившись от боли, тихо произнёс:

    - Извините, ваше величество… но приветствовать, как положено, не имею сил…

    Автократор ответил:

    - Ничего, ничего, лежи.

    Тот откинулся на подушки и, дыша с трудом, хрипло проговорил:

    - Право, мне неловко… Для чего было рисковать, подвергать свою драгоценную жизнь опасности?

    Визитёр осенил себя крестом:

    - Всё в руках Божьих… Я не мог не заехать попрощаться. Ты мой первый друг. И единомышленник. Созданный тобой Кодекс хоть и носит имя Юстиниана, весь пропитан твоей душой. С ним и я, и ты - оба вошли в историю. А юристы многих поколений будут брать его в качестве эталона. Кодекс Юстиниана вечен!

    Умирающий расценил по-своему:

    - Это мы - птенцы гнезда Юстинианова… Вы нас вдохновили… Я горжусь, что имел счастье потрудиться на благо империи под водительством вашим…

    Царь слегка улыбнулся:

    - Что ж, сочтёмся славою. Несмотря на наветы недругов, ты блестяще справился с главной задачей своей жизни. А таким людям смерть не страшна. Ибо ты принадлежишь вечности.

    У Трибониана что-то закипело в груди. Он сглотнул и, стараясь выговаривать слова чётко, поблагодарил:

    - О, мой господин! Мне твоя похвала так приятна! Покидаю этот мир безбоязненно. Все, что мог, я сделал. Больше меня ничего не держит… - Но, не выдержав, вдруг заплакал.

    - Что ты, что ты? - с удивлением спросил государь.

    - Извините… - Он по-детски всхлипнул. - Всё равно умирать не хочется…

    - Ну, крепись, мой друг. Каждый из нас к этому придёт, рано или поздно. Даже я. Постарайся взглянуть на смерть философски. Ты сумеешь, ты умный.

    - Постараюсь, Петра… - вырвалось у юриста. - И спасибо тебе за все.

    - Отдыхай. Бог с тобою. Скоро ты предстанешь пред Его светлым ликом. Я надеюсь, Он оценит правильно все твои заслуги…

    Снова перекрестившись, император вышел. Ехал во дворец, грустно размышляя: «Смерть ко мне всё ближе и ближе. Остаюсь один на вершине. Вдруг паду - на кого оставлю державу? Феодора ненадёжна как монофиситка. Всюду напустит своих монахов да ещё, паче чаяния, вознамерится отменить решения Халкидона. Нет, нельзя ей передавать власть. Остаются только племянники - Юст и Юстин. Оба - неплохие ребята, но Юстин, конечно, мне ближе. Он к тому же обвенчан с Софьей - дочерью Комито и Ситы. Так что и Феодора не будет против. Надо бы внимательно присмотреться к мальчишке. И, коль скоро меня не разочарует, всячески приблизить…»

    Но чума помешала этим планам его величества. Очевидно, подцепив болезнь у Трибониана, василевс на четвертые сутки вдруг почувствовал себя плохо, начался жар, лимфатические узлы раздулись, превращаясь в язвы-бубоны. Врачеватель Фока решил, что монарх безнадёжен.