Однажды в Америке - Гарри Грей

Меня интересовало, когда приедут за нашими шкафами и в какую компанию решил обратиться Макс.

Я повернулся к нему:

— Эй, Макс, в какое хранилище мы все это положим?

Он поднял голову:

— Пока не знаю. Большинство из них вполне надежны. Я думал, что мы выберем одно из них, когда будем готовы.

— Мы спрячем деньги до того, как отправимся в Уэстчестер, правда? — встревоженно спросил Косой.

— Разумеется, а ты как думал? — фыркнул Макси. — Что, мы оставим их стоять посреди комнаты?

Мы вздрогнули, услышав громкий стук в дверь. Некоторое время мы стояли тихо и прислушивались. Макс подошел к двери и спросил:

— Да?

Он приложил ухо к замочной скважине и стал слушать.

Он обернулся ко мне:

— Мо говорит, что пришел твой младший брат, Лапша. Он хочет сказать тебе что-то важное.

Глава 46

Меня охватило неприятное чувство. Если мой брат решил прийти сюда, значит, что-то случилось.

Я сказал:

— Попроси его подождать несколько минут. Сейчас выйду.

Я торопливо закончил укладывать деньги в сейф. Мне с трудом удалось закрыть дверцу — я нервничал, и руки у меня дрожали.

Ситуация была не из легких. Мной овладела нерешительность. Я не хотел уходить, не убедившись, что деньги спрятаны в надежном месте. С другой стороны, я должен выбраться отсюда и связаться с отделом по делам сухого закона. Это был единственный способ избежать ограбления Федерального резервного банка. И вот теперь, в самый неподходящий момент, появился еще и мой братец. Что такого важного он хотел мне сообщить? Наверняка что-нибудь о маме. Господи, что мне делать! Чем больше я думал об этом, тем больше волновался и нервничал. Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы запереть сейф и закрыть дверцу шкафа.

Я вышел в бар. Мой брат сидел за стойкой с бокалом в руке, перед ним стояла бутылка виски. Я собрался с духом и положил руку ему на плечо:

— Как дела, малыш?

Он раздраженно сбросил руку со своего плеча:

— Где ты был, черт тебя возьми? Почему я должен ждать?

— А что такое? Что-нибудь случилось?

Я внутренне напрягся.

Он повернулся и посмотрел на меня.

— «Что-нибудь случилось?» — передразнил он. В его голосе были злоба и издевка. — Ты хоть раз удосужился зайти к нам, чтобы спросить об этом лично?

Я посмотрел на него:

— В чем дело? Мама?

Злоба погасла в его глазах и превратилась в слезы.

Он отвернулся и пробормотал:

— Мама в больнице. Она при смерти. Она хочет тебя видеть.

Меня прошиб озноб. Я почувствовал, как у меня упало сердце.

Я сказал:

— Подожди минуту.

На нетвердых ногах я вернулся в комнату. Я пытался справиться со своим дрожащим голосом:

— Макс, я должен идти. Моя мать в больнице.

Я развернулся. Макс догнал меня. Он положил руку мне на плечо:

— Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать.

Я пробормотал:

— Спасибо, Макс. — Я сказал брату: — Пойдем, малыш.

Мы вышли на улицу. Брат поймал такси. Все вокруг меня казалось черным. Мое сердце колотилось. Потом его стук перешел в виски. У меня дико разболелась голова. Я покрылся йотом.

Брат некоторое время молчал, потом начал бубнить:

— Паршивый ублюдок. Не появлялся у нас годами. У матери все сердце изболелось.

Я пробормотал:

— Я присылал деньги.

— Кому нужны твои вонючие деньги? Я заботился о маме.

Я не мог с ним спорить. Тоска сжимала меня, как тиски.

Я едва заметил, как мы приехали. Брат заплатил за такси. Я почти бессознательно поднялся по ступенькам больницы. Я последовал за братом в отдельную палату.

Мама открыла глаза и просияла чудесной радостной улыбкой.

— Мой сынок, — прошептала она.

Мама взяла меня за руку. Я дрожал, как в лихорадке. Все было мрачно и ужасно. Я сжал мамину руку.

Она с трудом проговорила:

— Как… ты… мой… сынок? Ты работаешь? Как хороший… мальчик? — Задыхаясь, она прошептала: — Много работаешь… сынок?

— Да, мама. Я работаю за городом.

Это было все, что она успела сказать. Она впала в кому. В панике я бросился искать доктора. Я ворвался к нему в кабинет. Я начал что-то бессвязно лепетать.

Он ответил:

— Мы больше ничего не можем сделать. — Доктор печально покачал головой. — Ей осталось несколько часов.

Я выскочил наружу. Я плакал. Мой брат взял меня за руку.

— Держи себя в руках, ублюдок, — прошептал он.

Брат повел меня в болтушку за углом.

Мы сели за дальний столик и стали пить. Я пытался выжечь алкоголем тоску и страх. Брат вернулся в больницу.

Внезапно я вспомнил, что должен связаться с полицией. Я вышел на улицу, заглянул в аптеку и нашел в телефонной книге номер нью-йоркского офиса. Я позвонил; я сообщил человеку на другом конце линии всю информацию — откуда пойдут грузовики и по какому маршруту.

Мой собеседник слушал меня скептически. Он спросил:

— Откуда нам знать, что это не утка и что мы не потратим время понапрасну? Почему вы решили нам об этом рассказать? Как ваше имя?

Я был в таком помрачении ума, что выкрикнул ему свое имя и объяснил, что я один из членов банды, которая будет сопровождать груз. Минут пять я поливал его руганью, потом повесил трубку и вернулся в болтушку.

Пришел брат, пробормотав: «Мама все еще в коме». Я сидел, рыдая над своим бокалом. Брат с раздражением ушел. Через какое-то время я вернулся в больницу. Я сидел, глядя на маму. Она дышала тяжело и шумно.

Внезапно она открыла свои прекрасные глаза. Она сжала мою руку:

— Я умираю, сынок.

Я держал ее за руку.

Как маленький мальчик, пытающийся слезами отвести опасность, я заплакал:

— Мама, мама.

Ее лицо было печальным, но светлым.

— Мы встретимся в другом мире, сынок.

— Меня туда не пустят, мама. — Я неудержимо разрыдался. — Я плохой, плохой.

— Я буду за тебя молиться, сынок.

Она перестала дышать.

Младший брат залился слезами; он стоял рядом со мной.

— Это ты убил маму. Ты извел ее, ублюдок.

Шатаясь, я вышел на улицу и вернулся в болтушку.

Я пил виски и рыдал.

Не знаю, сколько времени я сидел там, смешивая слезы с алкоголем, пока не понял, что уже поздно и надо что-то делать. Я должен проследить за тем, как шкафы и сейфы с деньгами поставят на хранение, а потом заняться грузом в Уэстчестер. Надеюсь, мне позволят присутствовать на похоронах мамы. Обычно это разрешается.

Я доехал на такси до «Толстяка Мо». Комната стояла пустой, в ней не было ни души. Я стоял, озираясь по сторонам.

— А где шкафы? — спросил я.

Мо передал мне записку. Она была от Макса. В ней говорилось, что он отправил шкафы в хранилище и, когда они вернутся из Уэстчестера, он передаст мне квитанцию, ключи и все прочее. Пусть я не беспокоюсь, они отлично справятся с работой без меня.

Меня охватило блаженное чувство облегчения. Господи, какая удача, подумал я. Я останусь на свободе. Да, но как насчет Макса, Патси и Косого? Их всех заметут и посадят на восемнадцать месяцев.

Какого черта! Я этого не хотел. Если бы не спятивший Макс и не его сумасшедшая идея насчет Федерального резервного банка, я бы не стал на них стучать.

Я связался с братом. Он уже сделал распоряжения насчет похорон. Он наотрез отказался пользоваться услугами нашего похоронного бюро. Он дал мне адрес. Церемония была назначена на завтрашнее утро.

Я вернулся в гостиницу. Я поставил бутылку на столик у кровати. Я пил и пил, пока не впал в какое-то меланхоличное оцепенение.

Где-то вдалеке я слышал тихий хор, певший El Mole, монотонный плач по усопшим евреям. Потом я услышал великого кантора, Иосселя Розенблатта, к голосу которого присоединилась печальная гармоника Косого Хайми. Мне было грустно. Мое сердце плакало по маме.

Я не мог спать. Я вышел на улицу. Я стал ходить из одной болтушки в другую.

Сам не знаю, как это случилось, но я оказался у Джои Китайца.

Он спросил:

— В чем дело, Лапша, ты заболел?

Я пробормотал:

— Сделай мне трубочку, Джои.

Я лег на кушетку. Джои выбрал для меня трубку. Я дрожал. Он обмакнул шарик в воду, подержал его над огнем и вдавил опиум в трубку.

Джои прошептал:

— Ну вот, теперь тебе станет лучше.

Я не помню, спал ли я и видел ли одну из своих причудливых грез. Помню только, что очнулся я в тоске. Уныние обволакивало меня, как туман. Вошел Джои Китаец. Его обычно бесстрастное лицо было мертвенно-бледно и искажено от горя. Слезы текли по его щекам. В дрожащих руках он держал газету.

Он сел на пол и разрыдался:

— Ужасно, ужасно, это ужасно, Лапша.

Я в изумлении сел. Как мог всегда спокойный и невозмутимый Джои так расстроиться из-за смерти моей мамы?

Я похлопал его по спине:

— Не плачь, это было неизбежно. Она очень сильно болела.

Он бросил на меня странный взгляд и протянул мне утреннюю газету. Я взглянул на фото и статью. Какие-то демоны начали вколачивать мне в голову длинные гвозди, протыкая ими сердце и живот. Свет в комнате померк. Потолок опустился мне на голову. Пол поднялся и ударил меня в лицо. Это был конец света.