Философы от мира сего - Роберт Луис Хайлбронер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 10
Конец философии от мира сего?
В предисловии содержалось предупреждение о, возможно, не самом приятном финале нашего пути. Может показаться, что название этой главы лишь подтверждает эти опасения. Но я хотел бы напомнить читателю, что слово «конец» можно понимать двояко: как завершение чего-либо или достижение цели. Начиная разговор о полезности и перспективах предмета, чье название было так удачно мне подсказано в тот момент, когда я дописал книгу, но не знал, как ее назвать, мы не должны ни на минуту забывать об этой двойственности.
С какой стороны подступиться к непростому заданию? Я думаю, что разумнее всего вернуться в начало и напомнить себе и читателю об истинном предмете экономики. Разумеется, речь идет не о простом обсуждении цифр, прогнозов и официальных заявлений властей, которыми полнятся ежедневные газеты. Кроме того, экономика – это не только знакомые любому студенту кривые спроса и предложения. По своей глубинной сути экономическая наука является системой знаний, чья цель – пролить свет на принципы работы, а следовательно, на проблемы и будущее сложного социального механизма, который мы называем экономикой.
До сих пор едва ли не главной отличительной чертой подобных попыток объяснения было их удивительное разнообразие. Идущего на поводу у меркантилистов монарха и маршалловского клерка, общество совершенной свободы Адама Смита и охваченное промышленным саботажем общество Веблена едва ли можно представить в виде звеньев одной цепи. Тем не менее в заключительной главе я постараюсь посмотреть на кажущуюся неразбериху под иным углом зрения и, вместо того чтобы подмечать поверхностные различия, сосредоточусь на выявлении общей структуры.
Нам не помешает вспомнить о проблемах, обсуждавшихся во второй главе. Мы говорили, что человечеству удалось выжить на протяжении первых 99 % времени своего пребывания на земле благодаря традициям, заложенным в практику охоты и собирательства, но назвать этот набор правил и табу «экономикой» можно едва ли. Это же касается и куда более сложных и изобретательных систем, появившихся в третьем-четвертом тысячелетии до нашей эры, обществ, которые строили города, ирригационные системы и великие пирамиды. Как мы видели, отныне повседневная жизнь человека управлялась не только прошедшими испытание временем традициями, но и доселе неизвестной силой планирования.
Возможно, в истории не было более драматичной эпохи, но необходимо ли привлекать «экономические» идеи для объяснения или понимания переворота, совершенного возникновением плана? Не думаю. К примеру, одним из центральных элементов аппарата экономики всегда были цены и их изменения, но у вытесываемых во времена фараонов глыб не было никакой цены, да и на сами пирамиды вряд ли можно наклеить ценник. Действительно, плановая организация жизни привела ко многим поразительным изменениям. Но она не породила абсолютно новые формы организации производства и распределения, для анализа которых нам могла бы потребоваться экономическая наука.
Что же предшествовало появлению этого способа восприятия жизни и функционирования общества? В той же самой главе мы говорили о том, как средневековые традиции и феодальное планирование уступили место новому общественному порядку, и разъяснить его суть с использованием имевшихся методов было трудно. Спустя определенное время порядок этот нарекут капитализмом, способ организации нашей материальной деятельности – экономикой, а новое объяснение – экономической наукой.
Я не буду слишком подробно описывать принесенные капитализмом перемены. Во-первых, организация производства и распределения необходимых обществу материальных благ теперь положительно зависела от желания людей разбогатеть. Читатель может отметить про себя, что никогда еще стремление к обогащению не считалось достойным и уж тем более не встречало всеобщего одобрения. В случае с королями – да, конечно, с мореплавателями – может быть, но с представителями низших слоев общества – ни в коем случае.
Во-вторых, капитализм предоставил рынку возможность повелевать направлением производства и распределения с использованием как кнута, так и пряника. Подобная практика отсутствовала не только во времена охотников и собирателей, но и в тех случаях, когда направление жизни общества определялось наверху. Появление необходимых для жизни товаров в результате конкурентного процесса купли и продажи не имеет аналогов в других устройствах общества.
В-третьих, капиталистическое общество впервые добровольно подчинилось двум источникам власти, частному и общественному, причем могущество каждого имело свои границы. Власть общества, то есть государство, обладает силой принуждения и принимает законы, но не берет на себя повседневные хлопоты, связанные с производством и распределением товаров. Хлопоты эти являются прерогативой жаждущих прибыли индивидов, которые производят то, что желают, нанимают тех, кто согласен получать соответствующее вознаграждение при данных условиях работы, и обходятся без всех остальных, но не могут командовать рабочей силой так же, как строители пирамид, или физически наказывать нерадивых работников, чем нередко занимался феодал.
Именно эти три исторических новшества и лежат в основе мировидения каждого из великих экономистов. Описания и предписания изменяются по мере того, как все более подвижная экономика избавляется от ярма традиции и лишает планирование права повелевать собственной деятельностью, но, как бы ни отличался Смит от Кейнса, а Кейнс от Шумпетера, определяющим элементом взгляда на жизнь каждого мыслителя является конкретная общественно-экономическая формация. Философия от мира сего была рождена капитализмом и не сможет существовать вне этой системы.
Какое отношение все это имеет к двум смысловым оттенкам названия данной главы, а именно вероятного конца науки и достижения экономикой как таковой своей цели? Чтобы разобраться с первой возможностью, необходимо обратить внимание на важнейшее изменение в манере экономистов излагать собственные мысли. Впервые оно проявилось в том, что все чаще процесс покупки и продажи изображался в абстрактных терминах; возможно, все началось с Эджуорта, его рассуждений об удовольствии, боли и Арифметике Счастья, а также с Тюнена и его «честного вознаграждения» – героев седьмой главы. Ко времени выхода на арену Маршалла со страниц многих книг на нас смотрели симпатичные графики; для описания своих находок Кейнс широко использовал алгебру.
Удивительным образом все возрастающая
