Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слушай, ты! Кто ты… эх! Я сделаю это! Я дворцы сострою… до гроша истрачусь, по милостыню пойду! Слушай — мы оба с тобой…
Печальный человечек печально смеялся, слушая возбуждённые крики Фомы Мироновича.
— Человек… как тебя звать? Я говорю — все миллионы мои посею… вавилонскую башню сгрохаю! И скажу им твои слова… Скажу! А-ах, как я им это скажу!
А человек вдруг стал умаляться, таять, исчезать… вот только одни печальные глаза его остались… вот они вспыхнули последний раз ласковой улыбкой и погасли…
— Стой! Куда ты? Кто ты? — крикнул Фома Миронович…
…И проснулся весь в поту. Стул стоял пред диваном, Фома Миронович дрожащей рукой пощупал его зачем-то. Потом снова вытянулся на диване и задумался, хмуря брови… А через долгое время он сказал вполголоса:
— А что, если… ахнуть этак-то? а? Тьфу, навождение!
И снова глубоко задумался…
Баллада о графине Эллен де Курси
украшенная различными сентенциями, среди которых есть весьма забавныеИзвестно ли Вам, о мой друг, что в БретаниНет лучше — хоть камни спроси! —Нет лучше средь божьих созданийГрафини Эллен де Курси?
Всё, что творится в мире,Мы видеть и слышать должны,Для этого нам добрым богомГлаза и уши даны.
Из замка она выплывает, как лебедь,К подъёмному мосту идёт.Солнце смеётся в небе.Нищий стоит у ворот.
Но если случится — излишнеОстер и зорок глаз,Тогда это значит — всевышнийХочет помучить нас.
Влюбленные очи поднять не дерзая,За ней юный паж по следам,А также собака борзая,Любимица доброй madame.
Мы знаем — нередко собакаЛюбимого друга честней,И приятно любить собаку —Никто не ревнует к ней!
Скажу Вам, что нищий был молод и строенИ — был он слеп, как поэт.Но — разве слепой не достоинВнимания дамы, — нет?
Слепой завидует зрячим.О, если б он знал, сколько мыВ душе нашей тайно прячемТяжёлой и страшной тьмы!
Вздрогнуло сердце графини, в которомЛюбовь обитала всегда.Бретонка окинула нищего взором:«Достоин внимания, да!»
У всех есть мысли сердца,У льва, у тебя, у змеи.Но — кто эти мысли знает?И — знаешь ли ты свои?
И вот говорит она нищему: — «Слушай!С тобою — графиня Эллен.Мне жаль твою тёмную душу.Чем я облегчу её плен?»
Когда ты почувствуешь в сердцеИзбыток мёда иль яда,Отдай его ближним скорее —Зачем тебе лишнее надо?
— «Madame!» — отвечает ей нищий покорно,Моя дорогая madame!Все дни моей жизни чёрнойЗа Ваш поцелуй я отдам!»
О правде красивой тоскуя,Так жадно душой её ждёшь,Что любишь безумно, как правду,Тобой же рождённую ложь.
— «Мой маленький, ты отвернись немного!» —Сказала графиня пажу. —«Для славы доброго богаЯ скромность мою не щажу!»
Как всё — и женщина тожеИгрушка в божьих руках!Подумаем лучше о детях,О ласточках, о мотыльках.
Слепой обнимает стан гордой графини,Устами прижался к устам,Туманится взор её синий,Сгибается тонкий стан.
Друзья! Да здравствует счастье!Что ж, — пусть его жизнь — только миг!Но мудрости в счастье больше,Чем в сотне толстых книг.
Тут гордость графини вдруг страсть одолела.Румяней вечерней зари,Бретонка пажу повелела:— «Этьен, о, дитя, не смотри!»
Враги наши — чёрт и случай —Всегда побеждают нас,И как ты себя ни мучай —Греха неизбежен час!
Потом, поднимаясь с земли утомлённо,— «Убей!» — приказала пажу.И радостно мальчик влюблённыйДал волю руке и ножу.
Кто пьёт из единой чашиЛюбовь и ревность вместе, —Тот неизбежно выпьетКрасный напиток мести.
Вот, влажные губы платком отирая,Графиня сказала Христу:— «Тебе, повелитель рая,Дала я мою чистоту!»
О том, куда ветер дует,Нам честно былинка скажет;Но то, что женщина хочет, —Сам бог не знает даже!
А мальчика нежно и кротко спросила:— «Не правда ли, как я добра?О чём же ты плачешь, милый?Идём, нам домой пора!»
Любовь возникает, как пламя,И мы, сгорая в нём,Чудесно становимся самиПрекрасным и ярким огнём.
Он ей не ответил, он только беретомСмахнул капли слёз со щёк,Но тяжкого вздоха при этомЭтьен удержать не мог.
Мы щедро жизнь одаряем!Ведь каждый в неё принёсНемножко весёлого смехаИ полное сердце слёз.
Нахмурила чёрные брови бретонкаИ, злые сдержав слова,Сбросила с моста ребёнкаВ зелёную воду рва.
Если мы строго осудимВсех, кто достоин кары, —Мы счастливей не будем,Но — опустеет мир старый!
И вновь свои гордые, синие очиЭллен в небеса подняла.— «Будь мне судьёю, отче,Будь добр, как я была!»
Мы знаем: грехи красоток —Не больше, как милые шутки.А бог — так добр и кроток,А он такой мягкий и чуткий!
Ночью графиня, позвав аббата,Рассказала грехи свои,И были с души её снятыГрехи за пятнадцать луи.
Всё, что творится в мире,Мы видеть и слышать должны,Для этого нам добрым богомГлаза и уши даны.
Всё это для мира осталось бы тайной,Не знал бы об этом свет,Но — в лепту попало случайноДевять фальшивых монет.
Но если бывает — излишнеОстёр и зорок глаз,Тогда это значит — всевышнийХочет помучить нас.
И вот, раздавая их бедным вилланам,Монах позлословить рад —Нескромность его и дала намОдну из прекрасных баллад.
Мучительны сердца скорби,И часто помочь ему нечем, —Тогда мы забавной шуткойБоль сердца успешно лечим!
Варенька Олесова
I…Через несколько дней после назначения приват-доцентом в один из провинциальных университетов Ипполит Сергеевич Полканов получил телеграмму от сестры из её имения в далёком лесном уезде, на Волге.
Телеграмма кратко сообщала:
«Муж умер, ради бога немедленно приезжай помочь мне. Елизавета».
Этот тревожный призыв неприятно взволновал Ипполита Сергеевича, нарушая его намерения и настроение. Он уже решил уехать на лето в деревню к одному из товарищей и работать там, чтобы с честью приготовиться к лекциям, а теперь нужно ехать за тысячу с лишком вёрст от Петербурга и от места назначения, чтоб утешать женщину, потерявшую мужа, с которым, судя по её же письмам, ей жилось не сладко.
Последний раз он видел сестру года четыре тому назад, переписывался с нею редко, между ними давно уже установились те чисто формальные отношения, которые так обычны между двумя родственниками, разъединёнными расстоянием и несходством жизненных интересов. Телеграмма вызвала у него воспоминание о муже сестры. Это был добродушный человек, любивший выпить и покушать. Лицо у него круглое, покрытое сетью красных жилок, глазки весёлые, маленькие; он плутовато прищуривал левый и, сладко улыбаясь, пел на сквернейшем французском языке:
Regardez par ci, regardez par la…[5]
Ипполиту Сергеевичу было как-то неловко верить, что этот весёлый малый умер, потому что люди пошлые обыкновенно долго живут.
Сестра относилась к слабостям этого человека с полупрезрительным снисхождением; как женщина неглупая, она понимала, что «в камень стрелять — только стрелы терять». Едва ли её сильно огорчила смерть мужа.
Но отказать ей в просьбе было бы неудобно. Работать можно и у неё не хуже, чем где-нибудь…
Ипполит Сергеевич решил ехать, и недели через две, тёплым июньским вечером, утомлённый сорокавёрстым путешествием на лошадях от пристани до деревни, он сидел за столом против сестры на террасе, выходившей в парк, и пил вкусный чай.
