Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– Мне нужно будет пойти опознать ее?

– Нет. Мы это уже сделали. Мы… Ну, мы не знали, что у Одри еще есть родные в Париже.

Повисло молчание. Вопросительный знак так и звенел в воздухе.

Петр вскрыл нарыв:

– Когда Эдельтруда родилась, я уехал во Францию. Не чтобы избавиться от ответственности. Наоборот. Я хотел подготовить почву, чтобы они с матерью перебрались ко мне. Десять лет я работал как вол на стройках, ни разу не побывав в Польше, потому что у меня не было документов. Когда наконец мне удалось получить вид на жительство, я вернулся в Краков. Моя жена умирала. Рак в последней стадии. Эта дуреха ничего мне не сказала из страха, что я рискну и приеду без документов и все эти годы усилий пойдут прахом. Короче, я оказался один с девчонкой-подростком, которую совсем не знал, которая не говорила ни слова по-французски и в любом случае отказывалась со мной разговаривать. Я привез ее сюда. Я добился, чтобы она получила гражданство. За несколько лет она выучила язык, окончила школу, но все время сбегала… В результате, став совершеннолетней, она исчезла окончательно. Я не пытался ее отыскать. Или, по крайней мере, с ней связаться. Я знал, что она живет с молодыми бродягами, из тех, кого называют «панк с собакой», около вокзала Монпарнас. Позже она снова испарилась. Я не беспокоился: у Эдельтруды был сильный характер. Я остался один, с моей болью и гигантским чувством пустоты. Все, что я сделал, было ради цели, которой больше не существовало, которой вообще никогда не существовало. А теперь вы приходите и говорите, что она умерла. Я помню только не желавшую говорить девочку, которой ненависть служила позвоночным столбом. Я католик: я не знаю, почему Господь послал мне это испытание, но предчувствую, что моя девочка сегодня освободилась.

Эрван подумал о трупе в Лувсьене с вырванными глазами и вытащенным языком. Старый поляк прав, что выбрал путь небесный, но сам он отомстит за нее на земной манер. Пулю между глаз или тюрьму пожизненно для виновного.

Он не смог добавить ни слова, но ощущал глубокое сопереживание. Он думал о себе, о Лоике, но главное – о Гаэль. У Морванов тоже каждый ребенок вырос под знаком ненависти.

– Однажды, – продолжил поляк, – она пришла повидаться со мной. Наверно, она уже работала у вас. Хотела поблагодарить за все, что я ей дал. Я ответил, что не дал ничего, у меня просто не было возможности. Именно, ответила она, ее наследством была черная дыра. Дыра, которую она пыталась заполнить каждый божий день. В этом был смысл ее жизни.

Эрван кивнул, по-прежнему молча. Этот колодец иллюзий, эта бездна химер были знакомы и ему. Он заполнял их своим гневом, горечью, отвращением – и теперь понял, что все усилия были тщетны: эта пропасть бездонна.

– Позвоните мне, когда назначите день и место похорон, – сказал он наконец, поднимаясь. – Мы все придем.

– Очень любезно, но лучше не надо.

– Вы…

– Пусть хоть в последний момент я побуду с ней вместе, вдвоем. – Петр улыбнулся, и его морщины выписали новые узоры. – В некотором смысле он же будет и первым.

Эрван бросился к машине. Уже больше одиннадцати. День походил на поток, который уносил его все дальше от берега, которого он стремился достичь, – Бреста. А ведь ключ от всей этой мерзости был там…

Мобильник зазвонил, когда он отпирал дверцу. Сирил Левантен. Координатор из судебной полиции. Координатор из криминалистического учета. Король лабораторий.

– Я тебе звоню по поводу препаратов.

– Каких препаратов?

– Ну, лекарств, которые нашли в Лувсьене, в сумке…

– ОК, я понял. И что там?

– Представления не имеем. Наши химики таких молекул не знают. Таких составов на рынке нет. Безусловно, это что-то экспериментальное.

Лужа с утками. Гипотеза, которая постепенно созревала в голове у Эрвана, становилась все четче: клинические испытания в закрытом госпитале. Спецбольница, поставляющая белых мышей…

– Вы даже не знаете, в какой области эти таблетки действуют?

– Априори это аналоги.

– Говори на человеческом языке.

– Вещества, замещающие нейромедиаторы, которые позволяют блокировать или стимулировать нейронные рецепторы.

Эрван ничего в этом не понимал и не имел времени на углубленный курс.

– Как действует на мозг?

– По-разному. В некоторых случаях сигналы блокируются. В других – усиливаются.

– Ты хочешь сказать, что эти медикаменты применяются в психиатрии?

– Скорее, в неврологии. Но их воздействие приближается к эффекту от психотропов, которыми лечат психические нарушения. В сущности, это новый путь для регулирования настроений и…

Теория приобретала четкие формы: тайные испытания, проводимые на чокнутых преступниках под видом лечения. Кто заметит? И кому какое дело?

– Твои ребята этим занимаются? – прервал Эрван.

– Конечно.

– Есть надежда, что они найдут нечто особенное?

– Шансов мало. Чтобы узнать больше, нам нужно название лаборатории, которая их производит. Мы можем только предположить, что наш клиент или действовал под влиянием таблеток – и тогда это дерьмо усугубило его жестокость, – или же, что еще хуже, он их принимал, чтобы успокоиться, и тогда я даже думать боюсь, что он сделает со следующей жертвой без препаратов…

По-прежнему главным и неотложным делом было отыскать безумца. Не важно, кто он такой: его следовало остановить любой ценой. В голове мелькнула мысль: надо усилить наблюдение за спецбольницей Шарко, сумасшедший может вернуться туда в поисках помощи.

– Позвони мне, когда будут новости. И делай все, что можешь, с этими препаратами.

Когда Эрван снова выехал на автостраду, им владело твердое намерение мчаться прямиком в Орли, вскочить на первый же рейс, который приблизит его к Бресту, Ласею и его паршивым экспериментам. И тут он сообразил, что весь этот бардак стал возможным только благодаря государственной поддержке.

Ну, Паскаль Виар, ты заслужил еще один визит.

Поток все больше уклонялся в сторону.

– Точно тебе говорю, в те времена он член не в кармане держал…

Рядом с ней хихикали две девицы, выставив напоказ ляжки и устроившись на своих складных стульях, как будто они пребывали в шлюзовой камере перед вылетом на орбиту славы. Верьте, верьте, прошмандовки.

Чтобы не возбуждать подозрений, Гаэль старалась вести обычный для себя образ жизни, что подразумевало походы на все кастинги, которые ей предлагались. Вот почему она и оказалась в полдень здесь, в душном зале на Плен-Сен-Дени, в окружении таких же потаскух, как она сама. Маскировочная операция была призвана убедить ее саму: жизнь продолжается.

До этого она рискнула назначить встречу Пайолю. С абсурдным упрямством она настойчиво потребовала вторую часть своего гонорара.

– Ты что, на всю голову больная? – задохнулся элитный сутенер, оглядываясь вокруг с затравленным видом.

Они сидели «У Франси», на площади Альма. Гаэль устроилась на террасе, несмотря на холод. Лучше продрогнуть, чем отказаться от курения.

– Я хочу мои бабки.

– Зачем я только с тобой связался.

– Мои бабки!

Сквозь большие черепаховые очки он остолбенело разглядывал ее в полном потрясении.

– Поверить не могу, что ты хоть как-то замешана в том побоище.

– Забудь все и заплати!

Она сама выбрала это кафе в честь книги «Сигнал к капитуляции» Франсуазы Саган, которую она обожала. Получить бабки за перетрах, который закончился бойней, в месте, вызывающем литературные ассоциации, – вот что она называла смешением стилей.

Пайоль сунул причитающиеся полторы тысячи евро ей в руку:

– Все вы в вашей семейке чокнутые. Чтобы я тебя больше не видел!

– Удовольствие было взаимным.

Сводник исчез в глотке станции метро «Альма-Марсо», как рыбья кость, проглоченная китом. Мгновением позже Гаэль извлекла из старой сумки первую часть выплаты и задумалась, что же делать с этой наличностью. Последняя дань отцу. Она дошла до авеню Монтень и купила потрясающий наряд из серии «Black is black»[122] ввиду грядущих похорон.

Когда этот бодрящий момент миновал, она занесла пакеты домой, прежде чем без всякого энтузиазма отправиться на кастинг. Она и крошки не съела и чувствовала себя совершенно пустой. Хуже того: она не прикасалась к еде еще с Лозанны. Для других пропажа аппетита была признаком тоски или грусти, а то и депрессии. Для нее это было признаком рецидива. Ее тело взяло верх, вернувшись к метаболизму, который знало лучше всего: чудовищный процесс саморазрушения.

Сколько времени она продержалась? Как минимум десять лет. Она победила анорексию, как проходят через ампутацию. Она избавилась от гангренозной, опасной части самой себя, но сегодня все симптомы были налицо. Она будет доходить до оргазма, хирея, и трепетать, когда голод замучит ее до обмороков.

Она станет тощей, хрупкой, с острыми выступающими костями. Это мерзкое тело раскроет то, чем Гаэль и является изнутри: истерзанным существом с режущими углами. Рака, наполненная истонченными косточками, которые только и ждут, чтобы их раздавили.