Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

Он сворачивал к Опере, когда сообразил, что у него совершенно вылетело из головы другое срочное дело: Патрик Бенабдалла, убийца Хосе Фернандеса, который ждал его тепленьким в спецбольнице «Анри-Колен» в Вильжюифе. Вытянуть все из психа перед тем, как навестить Институт Шарко, – это могло дать лишние козыри в разговоре с Ласеем: Бенабдалла точно убил Плага, чтобы отомстить за дурное обращение в Шарко. Всегда пригодится. Он резко свернул на авеню де л’Опера и газанул, пролетая мимо Лувра. Направление – левый берег, прямо на юг.

Он проезжал по Тринадцатому округу, когда голод дал о себе знать. Имеет же он право позволить себе маленькую передышку перед тем, как приняться за Вильжюиф. Он заметил кафе рядом со станцией метро психбольница – «Мэзон-Бланш». Ироничное название[117] только подчеркивало уродство квартала. Над платанами виднелись на редкость страшненькие конструкции, словно всю зону нарисовали на мятой бумаге и построили из отходов со свалки. Он устроился в глубине зала и заказал кофе с круассаном. Когда заказ принесли, он не смог проглотить и куска. Тошнота после бессонной ночи. Ком в горле. Тоска при мысли о встрече с безумцем… еще одним. Он едва сумел глотнуть обжигающего мутного кофе. Чувствовал себя вымотанным и в то же время наэлектризованным кипящей энергией.

Эрван собирался сделать отсюда несколько звонков, но в забегаловке было так тихо, что он передумал. Бросил на стол несколько монет и вышел. Первый звонок: Верни, чтобы удостовериться, что Ласей никуда не делся из своей камеры.

– Его здесь больше нет, – ответил жандарм.

– Что?

– У него было право на адвоката и на звонок. И вообще, вы же не дали мне никаких оснований, чтобы…

– Кому он звонил?

– Не знаю, но через полчаса прокурор приказал мне освободить его. Все, что я заработал на этой истории, – нахлобучка от начальства.

Эрван должен был бы извиниться, но у него не было ни желания, ни времени.

– Вы определили номер?

– Он защищен.

– Скиньте мне его по СМС.

– Сейчас сделаю. Когда вы приедете? Раз такое дело, я не уверен, что…

Кажется, Верни готов выйти из борьбы. Эрван ничего не сделал, чтобы его мотивировать, и не поделился никакой информацией о последних открытиях – растущей тени живого Фарабо.

– Я вам перезвоню и сообщу номер рейса.

– Вы уверены? Ласей вам не…

– Я уже говорил: у меня есть и другая причина приехать. Я должен похоронить отца.

Едва он повесил трубку, тут же пришла СМС с номером, по которому звонил психиатр из Шарко во время своего заключения. Определять его не придется. Именно этот номер Эрван сам набирал пару часов назад: мобильник Паскаля Виара. Вопреки тому, что утверждал месье Прыщ, история была отнюдь не в прошлом, и к имени Усено теперь следовало добавить и имя Ласея. Запутанный клубок превращался в клубок змей.

Он отложил все это в уголок мозга и направился к Порт-д’Итали. Сосредоточимся на Патрике Бенабдалле. Причины мести. Его воспоминания о времени, что он провел в Финистере[118]. Возможно, новый урожай как-то впишется в общую картину.

Кремлен-Бисетр. Вильжюиф. Эрван плыл в ночи, как пилот на борту космического корабля. Больше ни одной мысли и ни грана энергии. Вот и авеню Репюблик, и больничный комплекс «Поль-Жиро». Большое здание в форме подковы, бежевые стены и красные крыши, вечная архитектура середины девятнадцатого века, продукт светских школ, и называются они всегда именами тогдашних просветителей и антиклерикалов. Опустив стекло, он выслушал, предварительно предъявив свою карточку, объяснения охранника в будке, у которого был такой же заспанный вид, как у самого Эрвана. Он ни слова не запомнил, но доверился своему инстинкту бывалого копа. Кстати, он уже бывал здесь во время расследований других уголовных дел. Проехал мимо ряда небольших строений из песчаника. Ночь еще трепетала, он чувствовал ее через ветровое стекло. Наконец показался ряд освещенных окон – столовая – и разносчик, толкающий металлические тележки. Завтрак. Он припарковал машину на стоянке – дальше проехать было невозможно. Решетки, замки, камеры: он был на месте.

Эрван выключал мотор, когда в мозгу словно что-то взорвалось. Вырванные глаза Одри. Ее язык, свисающий из раны в горле. Кошмарное лицо, врезанное в человеческую плоть, – подражание магическим фетишам Майомбе. Эти увечья несли в себе какой-то смысл. Фарабо, если речь шла именно о нем, оставил послание, написанное холодным оружием. Эрван знал только одного человека, способного помочь расшифровать этот язык: отец Феликс Кросс, психиатр и этнолог из Бельгии, первый, кто заговорил с ним о Ноно – Арно Луаяне, он же Филипп Криеслер…

Ни малейшего риска разбудить Белого отца[119] в такой час. Голос у того был ясный и бодрый. В нескольких словах Эрван напомнил, кто он такой, и сразу перешел к причине звонка:

– Вчера в парижском предместье было совершено убийство. Нечто исключительно жестокое, возможно связанное с африканской магией. Во всяком случае, с ее скульптурной традицией.

– Значит, убийца не остановился?

– Святой отец, выслушайте меня. Я убежден, что увечья, нанесенные убийцей, имеют скрытый смысл.

– А вы не могли бы прислать мне фотографии трупа?

Отец Кросс приближался к восьмидесятилетнему порогу, но в мозгах у него не было и тени дряхлости.

– Вопрос в том, сможете ли вы выдержать эти картины. Они на редкость… невыносимы.

– Не так уж давно я проехал весь Конго в разгар войны. Можете себе представить, чего я навидался, и это были не фотографии.

Эрван чуть было не сказал, что он сам только-только оттуда вернулся, но лучше не отвлекаться.

– Я пошлю вам мейлом. Сообщите мне ваше мнение. Еще мы нашли на месте преступления фигурку.

– Минконди?

– Она немного отличается от тех, которые вы мне показывали, и от статуэток сентябрьского убийцы. Я пришлю вам и ее фото.

– Постараюсь связаться с вами как можно быстрее.

– Спасибо. Простите за беспокойство.

– А вы меня не побеспокоили: я в любом случае хотел вам позвонить.

– Зачем?

– В Северной Катанге опять началась война. Наша миссия была срочно эвакуирована. На протяжении целого века она располагалась в епархии Калемие-Кирунгу…

Перед глазами Эрвана встал миссионер отец Альбер, в своем дождевике и резиновых сапогах, – он тоже был приписан к этой епархии. Жив ли еще? Он остерегся спрашивать. Вход в спецбольницу распахивал перед ним объятия. Вешай трубку.

– Мы перевезли священников, – продолжал Кросс, – вместе с их вещами и архивами. Из любопытства я заглянул в документы и нашел там связку старых фотографий из Лонтано. Я подумал, что они могут вас заинтересовать…

Эрван чуть было не ответил, что не желает больше слышать про этот проклятый город. И единственное, что его интересует сегодня, – это здесь и сейчас. Но святой отец уже объяснял, что снял для него копии и приготовил посылку.

– Очень любезно с вашей стороны, – произнес майор сквозь зубы. – Можете послать мне ее на дом.

Продиктовав свой адрес (в жизни не откроет этот конверт), он вернулся к единственной теме, которая его заботила:

– Посмотрите мои снимки, святой отец, и перезвоните мне.

Через несколько секунд он уже стоял на улице перед домофоном, вытянувшись в струнку. Нажимая на кнопку, он вдруг подумал, сработали ли уже программы фотостарения и готов ли новый портрет семидесятилетнего Фарабо, вернувшегося с того света. Интересно, на кого он похож?

– Вы из него ничего не вытянете.

– В любом случае спасибо, что уделили мне время.

Дежурный психиатр, высокий детина с седеющей шевелюрой, крепким затылком и хмурым взглядом, принял Эрвана с улыбкой и не выказал никаких колебаний при мысли об утреннем интервью без объяснений и судебного предписания. Мужик представился, но Эрван не запомнил имени: фамилия славянского звучания вполне соответствовала рубленому акценту.

Они шли по коридорам сектора 94D00, и Эрван мысленно сравнивал это заведение с Институтом Шарко. Ничего общего. Обычная больница: пустынные коридоры, белесые потолки, пожелтевшие, словно восковые, стены. Конечно, и здесь в воздухе витали легионы кошмаров и неврозов, но все это не шло ни в какое сравнение с тюремным мирком в Бретани, где, несмотря на все усилия эргономики, каждая деталь напоминала, что вы заключены сюда навсегда.

Медик отпер одну из дверей – не электронной карточкой, а старым добрым ключом, чей тяжелый лязг пробирал вас до кончиков ногтей. Здесь уже окна были забраны решетками. Нарождающийся день смешивался с электрическим светом в отвратительную дымку. Жара была удушающей.

Врач без устали извинялся за обветшалость помещений, намекая, что ремонт не за горами. Его славянский акцент заставлял вспомнить о мрачных временах коммунистических репрессий, когда медсестры в психиатрических лечебницах скрывали под белыми халатами милицейские погоны.