Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сон здесь не только символ безнадёжной мечты, неосуществимого желания, но и, как в первом стихотворении, взгляд «из времени в вечность», где Мария Лазич пребывает вечно молодой, какой была, когда воля к жизни её оставила.
А в мире «практическом» всё оставалось по-прежнему. Тёплое время года супруги проводили в Степановке. Фермерская жизнь шла своим чередом, прерываемым только естественными событиями вроде повышения или понижения цен на сельскохозяйственную продукцию и сюрпризами капризной погоды, необходимыми улучшениями (ремонтом печей в доме, починкой сеялки) или эпидемией сапа, постигшей фетовскую конюшню летом и осенью 1865 года. Последнюю напасть он смог победить, действуя, как всегда, разумно и решительно, но победа отняла много сил и нервов, испортила впечатление от летнего пребывания в Степановке Василия Петровича Боткина, для которого был пристроен специальный флигель, где верный друг и «покровитель» рассчитывал отдыхать на лоне природы, в стороне от городской суеты, в беседах об искусстве и философии. Сумасшедшая занятость Фета, не имевшего возможности уделить приятелю хоть сколько-нибудь времени, показала, что жизнь в деревне далека от идиллического безделья. Больше Боткин в Степановку не приезжал.
Непросто складывались отношения с окрестными крестьянами. Фетов не только беспокоила их недисциплинированность, но и их трудности не оставляли равнодушными. «Наши окружные мужики нас замучили, прося хлеба. Фет раздавал сколько можно. Но вообразите, есть ли возможность Фету удовлетворить всех просящих, имея 200 десятин; но сцены бывают у нас очень тяжёлые»449, — писала Мария Петровна брату 25 ноября 1865 года. Беспокоили болезни, начало портиться зрение, мучил геморрой.
В Степановку приезжали немногочисленные гости, жизнь её хозяев разнообразилась поездками к Борисову в Новосёлки, в Спасское к Николаю Николаевичу Тургеневу — дяде писателя, управлявшему его имением, которого Фет считал хорошим хозяином и отзывчивым человеком. Особую радость доставляли нечастые поездки в Ясную Поляну или Никольское к семейству Льва Толстого, недавно женившегося и на радостях забывшего о своих разногласиях с Фетом. В это время создавалась эпопея «Война и мир», и поэт высоко ценил возможность услышать ещё не опубликованные в «Русском вестнике» фрагменты. В графиню Софью Андреевну поэт, кажется, даже был немножко влюблён, всегда отзывался о ней как об идеальной женщине. Ради общения с Толстыми Фет был готов терпеть отвратительный для него запах кумыса, изготовлением которого увлекался Лев Николаевич, уверовавший тогда в чудодейственную пользу этого напитка. Зимы Феты проводили в Москве, останавливались обычно у кого-нибудь из Боткиных, чаще всего у Дмитрия Петровича на Покровке.
Завершился процесс превращения Марии Петровны в идеальную супругу. «Мари очевидно сжилась с нашею скромною жизнию и примирилась с нашими неширокими средствами. А это для меня — всё»450, — писал Фет Боткину 3—4 апреля 1866 года. И ещё раз о том же — 10 октября: «...Главное успокоительное начало в моей жене. Наша уединённая жизнь совершенно её перевоспитала, вырвала из-под ног её тот вечно трепещущий треножник легкомыслия, на котором так любят фигурировать наши русские женщины, и сделала её не помехой, а настоящей помощницей и успокоительницей мужа»451. В письме от 15 марта 1868 года тому же адресату Фет отчасти приписывает эту заслугу себе: «Жена моя действительно хорошая натура, но мне кажется, что немало сделано и мною для того, чтобы, как говоришь, о-формить эту натуру»452.
Правда, на сторонний взгляд даже доброжелательных людей, семейная идиллия Фетов выглядела убого. Так, Софья Андреевна Толстая писала сестре Татьяне, в замужестве Кузминской, 20 февраля 1865 года после того, как Феты провели целый день в московском доме Толстых: «Жена его очень добродушная, но очень недалёкая купчиха. Дурна, стара, боится мужа ужасно, зовёт его “Фет” и смотрит ему в глаза». Сама Мария Петровна об этом пребывании у Толстых писала 9 марта брату Василию: «...Мы заезжали к Льву Никол[аевичу] Толстому. Он такое прислал письмо в Москву Фету, в котором так упрашивал к нему заехать, что нельзя было устоять против такой просьбы. И действительно, сделан нам был такой радушный приём, что я не раскаиваюсь, что заехали к ним на несколько часов, и вообразите, обед был приготовлен очень, очень порядочно»453. Жизнь с великим поэтом не внесла серьёзного вклада в её развитие.
Однако Фета, видимо, всё устраивало. Ему нужна была верная помощница в «практической жизни», и «развивать» Марию Петровну, делать из неё вторую Лазич он не собирался — видимо, её заботы о том, чтобы обед в Степановке был хорошим, а также замечательная яблочная пастила, которую она научилась изготавливать и снабжала ею знакомых, для супруга затмевали её неспособность понять гений Льва Толстого. К лету 1867 года Фет даже решился отлучиться из Степановки в горячее для хозяйства время, доверив жене присмотр за уборкой урожая и посевом озимой ржи. «...Мари без меня хлопотала и так измучилась, что не чаяла дождаться моего приезда. Словом, узнала на деле сладость деревенских работ»454, — удовлетворённо писал он Боткину 4 сентября.
Подводя промежуточные жизненные итоги, Фет писал Боткину 17 марта 1866 года (и в этом письме уже можно расслышать и житейские, и шопенгауэровские мотивы):
«...Про себя я могу сказать, что я счастлив тем, что жизнь постоянно задаёт мне такие задачи, которые отрывают меня от высших и трудных вопросов, а между тем, сами по себе не допускают и тени сомнения, касательно: для чего? Кто станет спрашивать: для чего я переделываю пол или печи, когда первый провалился, а вторые не греют? Или для чего я мучительно покупаю солому, жгу уголья, избавляюсь от конской заразы, устраиваюсь с мельницей и т. д.?
Заботы и хлопоты мои ещё далеко не кончены, но я, кажется, достиг перевала, того гребня горы, когда дорога делается уже не так мучительно тяжка. Многое и премногое сделано на этом нашем пути и твоею рукою, но зато если ты взглянешь на теперешнее наше житьё, ты можешь, кажется, сказать, что для людей с нашими средствами, право,
